Дон Габриэль Понсе де Леон
Продолжение
Наконец она удалилась — пора было принарядиться. Хуана смотрелась во все зеркала, какие только у нее были, с таким вниманием, как, быть может, никогда прежде. Быстро переодевшись, она пошла к племянницам и застала их еще в кровати.
— До чего же вы ленивы! — сказала она. — А вот я уже была у пилигримов. Я услышала прекраснейший романс на свете и уже сотню раз обошла весь дом; прояви вы сострадание, так последовали бы моему примеру и глаза у вас были бы не такие заплывшие да заспанные — взгляните вон, как ясны мои, сна в них как не бывало.
Исидора и Мелани с трудом сдержали смех, ведь глазки у доньи Хуаны были такие маленькие и запавшие, что, если б не краснота, их, сказать по правде, и разглядеть-то было бы трудно.
Девицы отвечали, что у них болит голова и они не знали, что им следует посещать этих чужеземцев.
— Вот уж они вам и наскучили! — усмехнулась Хуана. — Конечно, они же не знатные сеньоры. А вот я, так напротив, люблю их за их бедность; и что же может быть трогательнее, чем оказаться вдали от дома, стать жертвой нападения, страдать от раны? Право, меня все это так задело за живое, что я решила восполнить весь ущерб, нанесенный им грабителями: я хочу, чтобы они остались здесь на некоторое время и обучили вас всему тому, ради чего мой брат и послал их сюда.
— Как, сударыня, — воскликнула Исидора, — вы собираетесь оставить в доме людей, которых не знаете и которые, быть может, ничего не смыслят в своем деле? Да мы с ними скорее забудем все, что прежде умели, чем научимся чему-нибудь новому!
— Вы противитесь всему, чего я ни пожелаю, дорогие мои племянницы! — в гневе отвечала донья Хуана. — Что ж, я не могу заставить вас учиться против воли, но тогда уж позвольте мне поучиться самой. Я-то с радостью займусь и пением, и гитарой; лет пятьдесят назад я очень недурно играла, немножко освежить умение — и я все вспомню, то-то вам будет приятно послушать!
Поскольку тетка была скуповата, Исидора сочла, что легко сможет отделаться от пилигримов, сперва описав ей смешную картину — когда в ее апартаментах эти паломники примутся играть на разных инструментах и петь в своих кожаных накидках, жутких широкополых шляпах, при раковинах и флягах из тыквы, — а потом намекнув, что учителей надо бы приодеть, прежде чем приниматься за уроки.
— Вы, конечно, были бы довольны, кабы они остались как есть, был бы только повод позубоскалить, — отвечала ей тетка, — но вот у вашего брата есть весьма подходящая одежда — отдам-ка я им ее.
— А что, коли мой брат не столь милосерден, как вы, сударыня? — сказала Мелани.
— Тем хуже для него, — резко возразила старуха, — мой долг — елико возможно заставить его попасть в рай, а для этого нет лучшего средства, как благотворить за его счет.
И она тут же вышла, оставив племянниц вдвоем.
— Ах, дорогая сестрица, — сказала Мелани, — наша тетушка сошла с ума, в ее-то лета брать уроки пения и танцев — что может быть сумасброднее? Несомненно, она полюбила одного из этих чужеземцев, — вот уж чудо, которому не перестанешь удивляться.
— Чего же вы хотите, сестрица, — печально отозвалась Исидора, — всему виной наше несчастие: будь мы менее затронуты в этой истории, все повернулось бы совсем иначе. Станем же мужаться: нам понадобится немало сил.
Пока они одевались, донья Хуана отправилась препираться с графом, которому хотелось встать и поесть чего-нибудь повнушительнее принесенного ею куриного отвара с травами, столь же освежающими, сколь и слабительными. От этого последнего слова граф едва не взбесился; он произнес, искоса взглянув на кузена: