Кабинет фей

Дон Луис и Люсиль бросились к нему. Вся сцена была столь же печальна, как незадолго до этого с графом де Агиляром. Снова дон Луис не знал, на что решиться: бросить друга было бы верхом малодушия, но оставаться здесь с Люсиль значило рисковать еще раз потерять ее. Из глубокой задумчивости его вывел шум — это подъехал его подручный. Дон Луис велел ему поскорее скакать за помощью, чтобы отвезти дона Габриэля к одному из своих друзей, чей дом находился поблизости. Люсиль же он убедил получше спрятаться в лесной чаще.

Чего только ни опасался он, после такой страшной беды, постигшей обоих его друзей! Он боялся, что его роковая звезда окажется властна и над его возлюбленной, что какая-нибудь змея или иная ядовитая тварь ужалит ее там, где он оставил ее одну. Ах! Как скорбела его душа, как ему было тревожно! Любовь, жестокая любовь! Ты — причина самых тяжких бед!

Хотя дон Габриэль и казался мертвым, дон Луис все же не терял надежды, что тот вернется к жизни. Он вместе с Люсиль последовал за раненым в дом своего друга, где сила лекарств привела того в чувства; раны его осмотрели и нашли, что они не опасны. Итак, дон Луис оставил его на руках честного и достойного человека и, зная, что и граф в весьма надежном месте, поручил заботиться о них своему подручному, а сам, вместе с двумя сыновьями своего друга, молодыми людьми весьма храбрыми и достойными, вскочил в седло, простившись с дорогим Понсе де Леоном и пообещав ему, что Исидора не достанется никому другому.

У него даже не было времени как следует поблагодарить друга за то, что тот великодушно сохранил для него Люсиль. Еще до полуночи он уехал с нею, и, прибыв вместе в Португалию, они там обвенчались.

А между тем дед этой красавицы в сопровождении нескольких друзей вошел в имение Феликса Сармьенто, где стал преспокойно дожидаться, когда дон Фернан де Ла Вега привезет Люсиль. Ночь уже наступила, а их все не было. Старики, забеспокоившись, послали за доном Фернаном; тут явились сообщить о несчастье, постигшем преследователей. Это весьма огорчило деда Люсиль и родных де Ла Вега; но, поскольку все это были старцы, не способные решить дело силой, они, едва успев оправиться от потрясения и согласившись с просьбами окружавших их молодых людей, уже думали только о возвращении в Севилью да о процессе против дона Луиса, который уже успели начать.

Разгневанная донья Хуана пустилась по дороге на Малагу, не сказав племянницам, куда они едут. Она отвезла их прямо в женский монастырь иеронимиток[173]

, где они были воспитаны. Поговорив с глазу на глаз с аббатисой, она заперлась с девицами и сказала им:

— Я не хотела говорить вам раньше, в чем вы провинились передо мной, но знайте, что мне все известно. Я умираю от горя и обиды, ведь вы посмели принимать у себя переодетых молодых сеньоров, которые теперь ославят вас на весь мир. В наказание за такое возмутительное поведение вы останетесь здесь и выйдете отсюда только по приказу вашего отца.

— Сударыня, — отвечала Исидора с достоинством, вовсе не умалявшим того почтения, какое подобает тетке от племянницы, — нам не в чем себя обвинять и, если вам известно, как все происходило, то вы знаете, что мы узнали имена этих сеньоров лишь в тот самый день, по завершении коего ночью пустились с вами в дорогу. Мог ли быть сговор между ними и нами, если, как вы сами помните, сударыня, их присутствие в доме вызывало у нас неудовольствие? Они и вправду говорили нам о своих чувствах, но ничуть не задев нас этим, — напротив, сказанное ими было нам весьма лестно и, если бы вы к нам действительно благоволили, то не стали бы упускать такой благоприятный случай устроить наше счастье.

Не имея разумного ответа, донья Хуана осыпала племянниц бранью; ее сумасбродная страсть к графу не угасла в разлуке, а лишь разгорелась с новой силой; она уже почти не имела надежды заполучить его в мужья, и это приводило ее в бешенство. Исидора и Мелани, поступая в монастырь, полагали, что будут пользоваться там свободой, приличествующей их достоинству; однако, лишь только двери за ними сомкнулись, им объявили, что они не будут ни с кем видеться, никому не смогут писать, и их не будут упускать из виду ни на миг. Донья Хуана наговорила аббатисе, что их хотели похитить люди весьма низкого происхождения, а они якобы готовы были на такой брак, и потому за ними надо тайно следить.

Именно благодаря этой предосторожности ухищрения старухи не увенчались успехом. Аббатиса выбрала из всех своих монахинь ту, что была самой родовитой, и приблизила ее к прекрасным пленницам. Первой во всем монастыре считалась донья Ифигения[174] де Агиляр: она общалась в миру только со своей родней, а описанные доньей Хуаной низкородные отверженцы не могли иметь ничего общего с благородным семейством.