Кабинет фей

Донья Ифигения была девица умная и ласковая. Она нашла в новых пансионерках столько достоинства, что, видя их в крайней меланхолии, всячески старалась утешить; но вскоре ей и самой понадобилось утешение: она получила письмо, продиктованное ее братом графом де Агиляром, который сообщал ей, где находится, и, ничего не рассказывая о причине драки, довольствовался лишь тем, что поручал себя ее молитвам, так как был опасно ранен и тяжко страдал; не в лучшем состоянии, нежели он сам, пребывал и дон Габриэль Понсе де Леон.

Исидора заметила на лице Ифигении необычайную бледность и спросила, что с ней. Ифигения сказала, что очень расстроена, и протянула ей письмо; читая, Исидора вдруг громко вскрикнула и упала в кресло. Подбежала Мелани. Исидора не могла говорить и вместо ответа протянула сестре письмо графа. Мелани была расстроена не меньше сестры.

Ифигения до тех пор еще не успела сказать им, к какому дому принадлежала: скромность не позволяла ей гордиться превосходством, не подобающим монахине, поэтому она никогда не говорила с девицами ни о графе, ни о доне Габриэле. Однако чувствительность, которую девицы проявили теперь, далеко превышала ту, какой обыкновенно одаривают новую подругу. Ифигения видела, что они плачут горше, чем она сама, а знакомство их было еще таким недавним, что ей невозможно было приписать эту скорбь дружеской нежности; она лишь удивленно смотрела на них и молчала. Наконец Исидора, отчасти догадываясь о ходе мыслей приятельницы, сказала:

— Не удивляйтесь, сударыня, видя нас в таком состоянии; нас любят, и, признаемся вам, и нам вовсе не безразличны граф де Агиляр и дон Габриэль Понсе де Леон — это из-за них мы здесь; но, о боже, как нам ни тяжко — мы с легкостью вынесли бы все, кабы не эта жестокая новость!

— Как! Мой дорогой брат и мой кузен любят вас! — воскликнула Ифигения, обнимая сестер. — Вот что! Вы желаете им добра, вы горюете о них, а я не знала этого прежде! Как же я зла на себя самое! Простите ли вы мне, что я за вами шпионила? Да, несомненно, — продолжала она, помолчав немного, — вы простите меня, ради тех стараний, которые я буду прилагать впредь, чтобы сделать вам приятное. Мое сердце не стало ждать, пока станет известно, к какому роду вы принадлежите, оно уже и без того привязалось к вам.

— Сударыня, — отвечала Мелани, — тайное предчувствие вдохнуло в сердце нежность, которая подобает вам, ради графа де Агиляра и дона Габриэля. Но что же нам делать, чтобы облегчить их страдания?

— Надо написать им, — сказала Ифигения, — я отправлю наши письма с нарочным; ваша тетушка напрасно требовала, чтобы вас держали как узниц, уверяю вас, что здесь ее ослушаются.

Обрадованные Исидора и Мелани горячо поблагодарили Ифигению и, не мешкая, сели писать. Вот что сообщила Исидора дону Габриэлю:

Вы будете столь же поражены, узнав, что я нахожусь у иеронимиток в Малаге, сколь была поражена я, узнав о Вашей ране. Что же могло случиться с момента нашего расставания? А само расставание — разве не было и без того достаточно мучительным, чтобы за ним последовали еще и новые горести? Если Вы меня любите, позаботьтесь о Вашем здоровье, которое, знайте, весьма тревожит меня. Приезжайте сюда так скоро, как только сможете, и будьте уверены, что до тех пор воспоминание о Вас будет мне верным другом.

Мелани же писала графу де Агиляру:

Вы далеко, Вы в опасности — сколько горестей разом, сеньор! Когда бы излечить Вашу боль было возможно, попросту разделив ее с Вами, — увы! Как бы я была Вам полезна! Я в страшной тоске и тревоге, и не знать мне покоя до тех пор, пока я не увижу Вас.

Они написали также и брату. Ифигения, сложив все письма в один пакет, передала его надежному человеку.

Нетрудно судить о радости графа, когда он получил эту весточку, столь же драгоценную, сколь и неожиданную; она способствовала его скорому выздоровлению более, чем все лекарства вместе взятые. Дон Габриэль находился с ним в одной комнате: едва почувствовав, что сможет выдержать переезд на носилках, он тут же приказал перенести себя туда. Добрые слова, присланные Исидорой, переполнили его радостью. Граф и дон Габриэль попросили подручного дона Луиса написать дамам обо всем, что происходило с отъезда доньи Хуаны. Граф был еще слаб и смог приписать Мелани лишь следующие несколько строк: