Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века

Сознание, что моя математическая подготовка недостаточна, что мне еще очень многому надо учиться и все для того, чтобы занимать малопривлекательные должности, производить вычисления, заставляло искать иного выхода; а этот выход был под рукой — перевод в Генеральный штаб. Для этого требовалось несколько дополнительных экзаменов да прохождение полугодового дополнительного курса строевого отделения. В Академии я был на хорошем счету и надеялся на свои силы. В законе, однако, такой казус не был предусмотрен; вернее всего от меня должны были потребовать прослужения года в строю, как между двумя разными Академиями. Раньше всего надо было покинуть Пулково и вернуться в полк.

Для того чтобы избежать всяких объяснений относительно причины моего ухода, я обратился в конце января 1877 года доктору Юнге, прося его выдать мне свидетельство, что мои глаза слабы, а значит, напряжение зрения и особенно наблюдения солнца мне вредны. Все это вполне соответствовало истине, и я от него получил такое свидетельство, с которым 6 февраля явился к командиру полка Свиты Его Величества генерал-майору Севастьяну Павловичу Эттеру просить его разрешения вернуться в полк. С полком я сохранил связь, и возвращение, особенно на короткое время, не представляло бы никаких трудностей, если бы не производство мое за Академию в поручики, благодаря которому я обошел по службе около дюжины старших товарищей. Эттер принял меня хорошо, но все же просил меня вернуться лишь после Пасхи (27 марта), чтобы я при пасхальном производстве не занимал вакансии. Эта оговорка была справедлива, но все же несколько обидела меня. Эттер воспользовался случаем и попросил меня вновь прочесть в полку несколько сообщений, и я прочел тогда четыре лекции о Германии.

16 марта я заявил Цингеру о своем намерении оставить Пулково; он просил меня передумать, говоря, что в Пулково и потом, на Геодезической службе, можно будет устроить так, чтобы мои глаза не очень напрягались, и обещал переговорить со Струве (директором обсерватории) и Форшем (начальником Корпуса топографов). Через день меня позвали к Струве; он меня убеждал продолжать занятия, так как мои опасения за глаза могут быть напрасны, и освободил меня от предстоящих весной наблюдений солнца Писторовым кругом. Я согласился остаться и решил про себя пробыть в Пулково до осени; это было гораздо приятнее, чем быть в лагере. Я также доказывал этим Эттеру, что меня из Академии не гонят и если он не торопится с моим возвращением, то я спешу еще того менее; для годичного срока строевой службы перед новым поступлением в Академию мне и не нужно было возвращаться раньше в полк.

Автобиографические заметки

(И. Е. Аренс, 1856–1931)

Последнее кадетское плавание

В 1875 году мы отбыли последнюю кадетскую кампанию. Весной этого года я перешел в 1-ю роту, то есть выпускной класс, и с чувством некоторой гордости по этому поводу отправился «в поход», как принято было у нас выражаться. От этого плавания у меня осталось больше сведений благодаря сохранившемуся у меня до этого года «Историческому журналу Отряда судов Морского училища», и поэтому остановлюсь на нем несколько подробнее, тем более что нам накануне производства в гардемарины отведена была в нем сравнительно самостоятельная и ответственная роль.

В состав училищного отряда входило семь судов: корветы «Варяг» и «Воевода» (винтовые), «Боярин» и «Гиляк» (парусные), винтовая канонерская лодка «Лихач», яхта «Забава» и тендер «Кадет» (парусные). Для выпускных предназначены были «Боярин» и «Лихач».

Корвет «Боярин»

По распоряжению генерал-адмирала винтовой корвет «Боярин» переделан был из парового судна в парусное. Благодаря такой переделке выгадывалось лишнее помещение для жилья воспитанников (за счет вынутой машины) и вместе с тем получалось еще одно судно, предназначенное исключительно для парусной практики, игравшей в то время хотя уже второстепенную, но все еще весьма значительную роль. Несмотря на такую метаморфозу, корвет сохранил свои хорошие морские качества. Он отлично держался в крутой бейдевинд и много выгадывал на лавировке перед другими судами отряда. Недурен у него был и ход. Нас было на корвете всего 51 человек. Кампанию начали 28 мая.

Личный состав

Корветом командовал уже пожилой капитан 1-го ранга Серков, пользовавшийся во флоте заслуженной репутацией отличного моряка. Управлялся он искусно и хладнокровно, зря не кричал и не «авралил», то есть не делал из мухи слона и не поднимал по пустякам скандала. Когда же оставался чем-нибудь недоволен, то призывал провинившегося на мостик и пробирал его тихо, но весьма больно и ядовито.

Не щадил он частенько и своего старшего офицера, лейтенанта А. Конкевича, известного впоследствии морского писателя Беломора. Последний представлял из себя довольно неопрятного на вид чудака, с растрепанной шевелюрой и с неизбежным котелком с какой-нибудь краской в руках. Он помешан был на окраске своего корабля и вечно разгуливал по его закоулкам, собственноручно подмазывал кистью то здесь, то там.