Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века

Минут через пять, однако, видя, что призраки окончательно исчезли, я немного успокоился и опрометью побежал назад по коридору и витой лестнице в спальню. Господи! Каким раем мне показалась эта спальня, какой небесной музыкой зазвучал храп спящих товарищей!.. Пробираясь к своей кровати, я прошел мимо кровати Полянского: она была пуста. Пустою оказалась и кровать Калинина. В уборную они, верно, пошли. Впрочем, я тогда над этим долго и не задумывался. Пережитые волнения изморили меня. Я повалился на постель и сейчас же заснул… На следующее утро, когда я подошел к зеркалу, чтобы причесаться, я заметил, что был очень бледен. Но почему Полянский и Калинин показались мне еще бледнее — этого я уже никак в толк не возьму. Да! Вот какие бывали в мое время страшные происшествия. Впрочем, теперь и еще того хуже бывают.

Последние дни корпуса

(Г. Г. Фус, 1882–1937)

Кому не дороги воспоминания далеких невозвратимых дней, проведенных в стенах Морского корпуса? Кто из офицеров, старых и молодых, одичавших морских волков и добродушных семьянинов, не думает с умилением и грустью о серебряных гривенниках в ножнах палашей, о 6 ноября, когда весь Петербург собирался на Васильевский остров, и, может быть, о карцерах, столь радушно открывавших всякому свои двери?

Прошли те дни, но у каждого из нас теплится вера, что вновь Андреевский флаг украсит океаны и опять зашепчут старые, видавшие многое на своем веку стены корпуса свои сказки будущему поколению русских моряков…

Пала монархия, в своем падении увлекая государственность, право и порядок. Красные тряпки повисли на месте гордо реявших флагов. Умирал флот, умирали его офицеры, умирал и корпус.

Его гибель — одна из печальных страниц русской истории; одна из самых печальных для тех, кто поколение за поколением выходили из этой колыбели флота на служение своей Родине.

Однажды грязная лапа революции протянулась к чистой детской душе, к нетронутым жизнью юношам…

Закрылись двери родимого гнезда, и никто не знает, скоро ли наступит вновь та весна, когда оно выпустит первую стайку своих птенцов на морской простор.

В октябре 1913 г. состоялось назначение вице-адмирала А. И. Русина начальником Главного морского штаба. Вместо него директором Морского корпуса был назначен контр-адмирал[82] В. А. Карцов.

А. И. Русин пользовался вполне заслуженной любовью и уважением своих воспитанников, поэтому появление молодого, энергичного, со своими идеями на уме контр-адмирала Карцова встретило молчаливое недоверие и даже противодействие всем начинаниям. А их было много — началась коренная ломка всей системы воспитания, но, увы, адмирал не сумел дать себя понять и оценить.

Один за другим уходили старые, давно оторвавшиеся от флота воспитатели. Дисциплина вводилась железной рукой, не один виновный вылетел во 2-й Балтийский[83]. Подходил конец вольности дворянской. За пустячный бенефис месяцами всей ротой высиживали без отпуска. Редко пустовали карцеры, и стройными шеренгами тянулись стоявшие под винтовкой.

Не мне судить о насущных реформах, произведенных адмиралом; они были в свое время оценены, и 6-го ноября 1916 года вторая пара орлов украсила плечи энергичного начальника, тогда уже Морского его императорского высочества наследника цесаревича училища.

Прошло более трех лет, прежде чем глаза наши раскрылись и мы, увидев нашего адмирала в его истинном свете, научились его уважать; но было уже поздно…

Бесшумно подкралась революция; был февраль 1917 г. В субботу, 25-го числа, не успевшие еще уйти в отпуск были неприятно поражены и взбудоражены приказанием начальника Училища прекратить отпуск воспитанников.

Тихо прошли суббота и воскресенье. 27-го, как всегда, нормально начались занятия. Часов около 6 горнисты заиграли большой сбор. Час необычный, но казалось, что все ждали этот сигнал, так взвинтилось у всех настроение за последние дни.

Торопясь, наскоро накидывая подсумки и разбирая винтовки, роты строились на ходу и, не успели горнисты пробежать все помещения, как из всех дверей стали вливаться они в столовый зал.

Стукнула последняя рота прикладами, и тотчас же раздалось неподражаемое федоровское[84]

:

— На прэво рэвнись!.. Смирнэ! Встреча с лева, шэй накрэ… ул!

Мы ожидали минимум морского министра, но в зал вошел только Карцов! Ни слова еще не было сказано, но чувствовалось, что это не прежний наш директор, разносящий без разбора и генерала Федорова, и несчастного кадетона, и зазевавшегося барабанщика, — грузный адмирал, который, казалось, своими руками вечно искал поручни мостика посередь Столового зала.

Все существо начальника Училища говорило, что перед нами был действительно наш начальник. В минуту трудную все потянулись к нему. Величавым спокойствием, уверенным взглядом обнадежил он фронт. Таким взглядом, наверное, смотрел он в ночную тьму, когда сквозь строй японских судов прорвался он на своем «Властном» из Порт-Артура в Чифу.

Речь его была длинна, на редкость складна и красива; как живой влагой, упивались все его словами, поднятое настроение наэлектризовало всех.