Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века

До этого времени воспитанники училища пользовались весьма широкой свободой; напуганное нашей историей начальство начало вводить новые, более стеснительные правила и усиливать надзор за воспитанниками. Считая нас виновниками этих стеснений, товарищи все более и более раздражались против нас. Сначала это раздражение выражалось только спорами и взаимными упреками. Но вот однажды во время общего взаимного объяснения в курительной комнате в ответ на упреки, что мы не пожалели товарищей, Луцкий заявил: «Если я вижу золото, а по дороге кучу навоза, то не задумаюсь раздавить навоз, чтобы достать золото». Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения; поднялись восклицания: «Они не только наносят нам вред, они еще смеют унижать и оскорблять нас, они не уважают товарищей и производят раскол в роте».

Это были самые страшные обвинения, так как у нас в училище главной гордостью и достоинством считались дружность выпуска и уважение к товарищам: делай что хочешь, но только будь хорошим товарищем, и все тебе простится. Поэтому после слов Луцкого раздражение достигло крайней степени и начали составляться проекты нас избить, и мы серьезно готовились к защите, не желая делать никаких уступок. Но этот проект не состоялся, потому что наши личные друзья, хотя и бывшие против нас в этом деле, не хотели допустить до этого, да и некоторые из посещавших наши общие чтения товарищи открыто приняли нашу сторону, в том числе и П. О. Серебренников, обладавший геркулесовской силой.

Тогда был составлен неким Федоровским проект петиции начальству о нашем исключении. Вся рота была разделена на две части: с одной стороны наша небольшая группа, с другой — все остальные. Проект о нашем исключении обсуждался целую неделю. Главными агитаторами были члены бутылочной компании. Но и наши друзья тоже склонялись к этому для пользы товарищества, как они говорили. Сначала думали исключить всех пятерых, потом решили только двоих, Луцкого и Паскевича, потом переменили Паскевича на меня как, по их мнению, наиболее упорного. Это мне говорили мои личные друзья.

— Мы, Еспер, будем стоять за твое исключение, хотя и любим тебя, так как ты по своему упорству не откажешься от своих завирательных идей. А это поведет к вечным раздорам в нашей роте, самой дружной в училище.

Я думаю, что наши друзья в действительности и не думали о моем и Луцкого исключении, а толковали об этом, чтобы подействовать на нас, с надеждой, что мы первые пойдем на примирение с товарищами и дружба в роте будет спасена.

Наша рота была действительно очень дружная и с самого начала вела упорную борьбу с начальством, так что еще задолго до нашего китоловного дела заслужила репутацию бунтовщиков. Я как теперь помню начало речи директора училища, контр-адмирала (sic! Епанчин был произведен в контр-адмиралы 08.04.1873. — А. Е.) Епанчина, обращенной к нашей роте по поводу одной из историй с начальством:

— Пятьдесят бунтовщиков! Неужели вы думаете, что в Российской империи не хватит силы усмирить пятьдесят бунтовщиков?! Кто не хочет учиться, ступай в университет и отрасти себе волосы…

К концу недели, когда нужно было окончательно решать вопрос и приступить к подписям, ничего не вышло. Никто даже из бутылочной компании не решался первый подписать петицию, всякий чувствовал, что это действительно не по-товарищески, что, как ни объясняй, а все-таки подлость. Так под петицией и осталась одна только подпись Федоровского.

Окончательное поражение бутылочная компания потерпела от Луцкого. В курительной комнате, когда там заседали только бутылочники, предатель Хлопов, подуськиваемый ими, начал провоцировать Луцкого, который был там только один из наших; этот последний, потеряв терпение, набросился на Хлопова и избил его так, что тот ушел в лазарет, и произвел он эту экзекуцию с таким решительным видом, что никто из бутылочников не осмелился вступиться за своего протеже. И с этой минуты бутылочная компания понизила свой голос и прекратила агитацию.

Мало-помалу все успокоилось, мы, разочарованные в нашей политической деятельности, но уже многое понявшие, стали серьезнее относиться к себе и к вопросам общественной жизни и энергично принялись за самообразование; но наше ребяческое китоловное общество оставило глубокий след не только на нас, но и на большинстве из наших товарищей. Интерес к серьезному чтению стал сильно возрастать, уменьшились ухарство и кутеж, и весь выпуск стал как бы серьезнее, за исключением непримиримых бутылочников. Наша история не только не уменьшила взаимной дружбы в роте, но еще более сплотила ее. Борьба с начальством по разным пустякам ослабела, но в серьезных столкновениях наш выпуск так дружно держался, что начальство не решилось применить полностью новые, более суровые училищные правила к нам, а стало применять их постепенно с выпусков моложе нашего.