Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Образцово было поставлено спортивное дело. И только благодаря одному человеку – преподавателю гимнастики и спорта полковнику Гану[628]. Правда, ни в Билече, ни в Горажде не увлекались и почти совсем не играли в футбол – так что никакого сравнения с Египтом в этом отношении быть не может. Зато работа на снарядах и фехтование были поставлены первоклассно. Полковник Ган был сам отличным фехтовальщиком, не раз бравшим призы на гвардейских состязаниях. В старших классах многие кадеты отдавали буквально все свое свободное от занятий время гимнастике, работе на снарядах. Главное же, что полковник Ган, несмотря на то что имел семью, отдавал столько своего времени кадетам, занимаясь с ними и по вечерам, и после обеда. Результаты этой тренировки сказались позже, когда кадетские группы начали участвовать в различных гимнастических празднествах и соревнованиях в Югославии. Благодаря этому кадетам удалось участвовать в Сокольском слете в Белграде, а также быть и на главном сокольском празднестве – в Праге, в Чехословакии. Отличились и те, что работали на снарядах, отличилась и фехтовальная группа. У нас увлекались не рапирами, а главным образом эспадронами, что, по крайней мере, хоть напоминало казачью шашку своими ударами.

Вспоминаю своего командира сотни в Новочеркасске, стало быть 3-й сотни тогда. Александр Иванович, генерал-майор Васильев. А звали мы его Воронье Гнездо, так как, обходя спальни, он часто бывал недоволен тем, как застланы кровати, и кричал: «Это же не кровать, а воронье гнездо». С тех пор кличка и пошла. После Новочеркасска я увидел его снова только в Горажде, так как в Новороссийске он заболел тифом и от корпуса отстал. Генерал Васильев приехал устраиваться в корпус, но из этого, в общем, ничего не вышло путного. Никакой штатной должности он не получил, но ему выделили квартиру, вернее, комнатку по соседству с полковником Поссевиным.

Если не ошибаюсь, в 1927 году корпус неожиданно посетил Король Югославии Александр. К сожалению, его приезд пришелся на каникулярное время, когда в корпусе было слишком мало кадет, а в тот именно день большинство разбрелось кто куда. Король нагрянул совершенно неожиданно, никого не предупредив. Потом выяснилось, что по дороге из Сараева кто-то из свиты сказал Королю, что вот где-то поблизости в маленьком городишке Горажде есть еще один русский кадетский корпус. Король сейчас же приказал отправиться туда. Власти в Горажде переполошились, когда королевский автомобиль показался на улицах городка. Засуетились, забегали, но Король не удостоил их посещением. Его автомобиль остановился прямо перед главным корпусным зданием. Одним из первых у дверей Короля встретил дьякон. Он выпучил глаза, как будто видел перед собой привидение. Король протянул ему руку и заговорил по-русски, а дьякон все еще не мог прийти в себя от изумления. Затем Король обошел помещения – классы и спальни, а в это время подоспело и корпусное начальство, никак уж не ожидавшее такого приятного сюрприза. Король пробыл в корпусе очень короткое время и проследовал дальше.

Возвращаясь на минутку к теме о кадетском театре, я должен упомянуть, что и в Горажде кадетам пришлось поработать-таки порядком над устройством театра. Снова пришлось из конюшни делать дворец. Дворец не дворец, а в результате нечеловеческих усилий кадетам удалось привести здание в полный порядок, засыпать все «запахи» и уничтожить воспоминание о конюшне. Я не буду повторяться, говоря о театральных представлениях. Я хочу только вспомнить о нескольких счастливых днях, проведенных в этом здании. Именно там, в течение нескольких вечеров, волновал и вызывал в нас лучшие чувства заезжий русский поэт, представитель нашего Серебряного века, расцвета поэзии в ХХ столетии. К стыду своему, я должен сознаться, что не уверен в том, что правильно назову фамилию этого поэта, но мне кажется, что это – Оленин. Во всяком случае, это был автор стихов, положенных потом на музыку вещей, которые распевались по всей России-матушке: «Спите, орлы боевые» и «Спи, моя девочка, спи, моя милая». В течение этих нескольких вечеров он без устали читал нам свои стихи и стихи других поэтов этого периода: Блока, Ахматовой, Гумилева, Волошина и других. «Конюшня» сотрясалась от кадетского восторга, и его выносили на руках. Помню, один из этих вечеров он закончил своим стихотворением, которое в конце увенчивалось такими строчками (как ответ на вопрос, в чем главные причины нашей «Великой бескровной»):

Хождение в народ, непротивление зломуИ любовь ко всему чужому!

Я почти не спал и написал какие-то немощные вирши, которые на следующий день робко вручил ему. Через день был его последний вечер, и он прочитал свое стихотворение, посвященное донским кадетам. Оригинал он передал мне, написав очень лестное посвящение, начинавшееся со слов: «Юному поэту…» и т. д.