Кадиш по Розочке

Но, словно в ответ на слова Давида, Штырь внезапно открыл глаза и вполне спокойно глянул на пару, стоявшую у телеги, которая, возможно, станет его смертным одром. Отодвинув больную руку в сторону, он приподнялся на локте и с явным трудом произнес:

– Эй, фраера, сюда идите? Слушайте, что говорить буду.

– Тута мы, Штырь – ответил за обоих Васятка.

– Похоже, кончаюсь я. Жил лихо, сгину тихо. Ты, Васятка, пересиди годик в Крыму и возвращайся в Одессу. Там уже все поутихнет. Я в нашем месте кое-что приберег, ну, казну. Могила там. Усек? Когда хлопцев положили, я кое-что заныкать успел. Теперь ты один остался. Твое оно. Там на полжизни хватит. А может и на всю жизнь.

– Ты помолчи, Штырь, может и правда, до Джанкоя дотянем.

– Заткнись, фраер! Слушай сюдой. В Симферополе… возле рынка у людей спросишь… Ахмета. Скажешь про меня. Он поможет.

Штырь говорил сбивчиво с одышкой. Чувствовалось, что ему тяжело. Капли пота выступали на лице, по которому уже разливалась смертельная бледнота, особенно заметная на фоне проступающего дня.

– Теперь ты, студент…

Давид наклонился над телегой. От умирающего человека шел неприятный запах и жар гниющей раны. Но юноша сдержался.

– Ты, хоть и чужой, а пацанчик правильный. Спасибо тебе. Дать мне тебе нечего. Но, если где споткнешься, ищи людей. Ну, жиганов или фартовых. Передавай им привет от Штыря. Они помогут. Даже уркаганам можешь привет передать. Они меня знают. Даст Бог, найдешь своих. Эх, хреновые времена настают для правильных людей. Не наши. Да, ладно. Мне уже все равно. Я сказал слово. А теперь – поехали. В дороге веселее.

Васятка взяв вожжи, уселся на телегу. Тронулись. Давид зашагал рядом, чтобы отвлечься, вглядываясь в унылый пейзаж окрестностей Сиваша. Вот уж, воистину – гнилое море. Ни кустика, ни деревца, остатки прошлогодней травы, да земля с проступающими белыми соляными пятнами. Даже вода какая-то серая, жутковатая. И никого вокруг.

Ехали молча. Только тяжелое, свистящее дыхание и слабые стоны Штыря временами становились слышны. Потом утихли и они.

– Упокоился – как будто самому себе проговорил Васятка – Как Сиваш переедем, похороним.

Давид не стал спорить. Не его друг умер, не ему и решать. Хотя, почему-то ему было горько от того, что только что рядом с ним жил человек, говорил, благодарил его за помощь, а теперь только пустая никчемная оболочка трясется в телеге, а человека просто нет.

Переехали по узкому «языку», старой дороге Сиваш. Начинался Крым. Через полчаса пейзаж стал повеселее, да и ветер ослаб.

– Ну, что, студент? Здесь что ли хоронить будем? – каким-то «пустым» голосом спросил Васятка.

– Давай здесь. Земля вроде бы мягче…

Кое как разгребли землю, чтобы уложить тело. Соорудили холмик. Давид уже притерпелся к мертвым телам. Не то, чтобы его совсем они не беспокоили, просто, уже не тошнило, слезы не заволакивали глаза.

– Может, молитву какую знаешь? – неуверенно спросил Васятка – Штырь из ваших был. Из жидов.

Даже не задаваясь вопросом, как Васятка определили его национальность, не реагируя на грубое «жидов», Давид негромко затянул слова заупокойной молитвы, выплывавшие сами собой из памяти. Ветер подхватывал слова, нес их над пустой и холодной равниной, смешивал с шумом сухих трав, бил о невысокие холмы.

Молитва кончилась. Еще несколько минут постояли на ветру, помолчали. Потом, не сговариваясь, сели на телегу и тронулись дальше, к людям, прочь от грустного Гнилого моря. Ехали молча. Лишь когда показались первые домики, Васятка придержал поводья и заговорил.

– Ты как теперь, студент, может к нам? Парень ты лихой. Будешь в авторитете. Смотри, время мутное, лихое время. Поехали вместе в Симферополь. Переждем, а потом опять в Одессу-маму. Как?

– Не, Васятка, не могу я к вам. Не мое это – лихими делами заниматься. Мне нужно жену найти.

– Ну, как знаешь. Неволить здесь некому. Тебе тогда по этой дороге, в Ялту. За день-два дойдешь. На, возьми, харчи в сидор. С харчами идти веселее будет. Бывай. На вот, возьми, – протянул он ему клочок бумаги – Штырь здесь за тебя нарисовал. Если с фартовыми где схлестнешься, поможет. А я про тебя слово скажу уважаемым людям в Крыму.

– И ты бывай, Васятка! Спасибо!

Додик подхватил мешок, спрыгнул с телеги и зашагал по дороге. Было грустно. Но огоньком пробивала и грела мысль, что Розочка уже совсем близко, совсем рядом. Он чувствовал, что как-то, неожиданно для себя попрощался с юностью. Он мужчина, муж. Мужем, конечно, он был и в Питере. Только это было похоже на какую-то игру, к которой его допустили за хорошее поведение. Теперь все «на самом деле». И он «на самом деле». И жизнь, и смерть.

Розочка сегодня встала пораньше. Нужно было идти на рынок. Продукты почти кончились, да и денег оставалось всего ничего. Опять придется что-нибудь продавать. Она открыла шкатулку, где хранились их «богатства», и грустно посмотрела. Не густо. И на душе муторно. С утра в городе опять пальба слышалась. То ли матросы кого-то убили, то ли татарские «эскадронцы». Ни от отца, ни от Додика уже месяц нет вестей. Как они? Живы ли? Слухи ползут самые страшные.