Кадын

Меня словно обожгло кипятком – я вскочила. На отца гневно взглянула – мрачнее тучи сидел он.

– Что происходит здесь, царь?! Или гость решил, что я стойбищенская девка, которую можно задобрить дарами? Тебе сказали уже, кто я такая! Отчего мне терпеть оскорбление в доме отца? Царь! Отец! Отчего ты молчишь и позволяешь такое?

На стене висела плетка, языкастая, с золоченой рукоятью. В гневе я схватила ее и хлестнула, направляясь на степняка. Он отскочил. Отец поднял на меня глаза.

– Дочь, мы должны поговорить с тобой прежде, чем ты дашь окончательный ответ, – сказал он, и я ощутила себя среди врагов.

– Какой ответ может быть у меня?! Вот мой пояс – это единственный ответ, который я приняла на всю жизнь! Лишь со смертью его сниму. Но до смерти о нем не пожалею.

– Царевна, мне не нужен брак такой ценой. Я пришел с миром, я хочу вечного мира с вашими очагами. Ты можешь стать тому в помощь! – крикнул Атсур.

– Вороной конь белой кобылой не станет! Забери серьги и дари их другой, на ком не увидишь знака служения Луноликой!

– Дочь, успокойся и сядь, – сказал тут отец, и в его твердом голосе слышалась власть царя, а не родителя. Я опустила плетку. – А ты, гость, выйди теперь, отправляйся к своим соколам и дай нам говорить.

Атсур снял шапку и вышел. Я без сил повалилась на подушки.

– Отец, кто этот человек? Или он колдун? Или он одурманил здесь всех? Почему он отдает приказания в твоем доме? Почему дважды оскорбил меня сватовством? Почему ты молчишь, а братья его не прогнали?

– Твой гнев понятен и справедлив. Но послушай же, с чем он приехал. Я расскажу тебе все, и ты поймешь, отчего я позволил ему поднести тебе серьги снова.

И он рассказал мне то, что услышал от Атсура. Рассказал мне все, как если бы я сама была при этом. Голова моя к концу его речи опустилась. Глубокая, холодная топь открылась под моими ногами, и выхода я не видела.

– Я не верю ему, отец, – сказала я, когда он закончил. – Он говорит много, и говорит складно. Он хитер, как голодная псина. Но я не верю ему. Он не тот, кто не мог бы удержать старшин в кулаке. И ему не за что так любить нас, как он говорит.

– Ты права, дочь, но я услышал в его словах другое, – сказал отец, и я поняла в тот раз, что его ум – как утка: со дна глубокого темного озера он умел доставать суть, тогда как у меня ум скользил по поверхности, точно глупая чайка. – Атсур приехал к нам объявить войну. Он не сделал этого прямо, потому что у него нет большого войска. Он вовсе не царь над племенами степными, как он говорит. Слишком много племен кочует в Степи, и царь им не нужен, пока нет большой войны. Но если он объявит поход, они придут сюда все. Ты видела, дочка: мне и твоим братьям он подарил лишь то, что изготовили его люди. Это добротные, но простые вещи, у него нет золота, чтобы дарить, золото нужно ему, чтобы держать своих людей в повиновении. Самые дорогие дары куплены у желтолицых. Ты знаешь, что он сказал мне этим? Что ему нужны пути караванов, ему нужны наши земли, наши кузни и наше золото. Ты помнишь еще калым на осенних торгах? Степь давно готовилась к войне, собирала оружие. Но мы перекрыли им эту дорогу, и Атсур пошел обходным путем.

Отец замолчал. Стало совсем темно. Он зажег два светильника и поставил между нами. В круг света попали серьги и бусы, лежащие на молочной рубахе. Мне хотелось бросить подарки в огонь.

– Зачем же мне думать? Почему ты сам не отказал Атсуру, если видишь, какой он лжец?

– Дочь, для спасения люда дева Луноликой может отречься от обета. Это древний закон.

Он сказал это, и я похолодела. Потому что он думал об этом всерьез. Он видел опасность для люда.

– Отец, не такой это случай.

– В законе не говорят, какой должен быть случай.

Его голос был голосом царя. Так он судил суды. И я испугалась, что он присудит мне этот брак. «Тогда сама шагну в Бело-Синее», – так в тот миг я решила.

– Что даст ему родство с нами?

– То, чего он и хочет: путь к караванам желтых и торги на нашей земле, доступ к нашему золоту и нашим кузням.

– Но не пустишь ли ты волка в овчарню?

– По закону Санталай станет царем после меня. Дети Атсура, пусть даже одной крови с нами, не будут владеть нашим людом. Таков закон.

Мое тело окаменело, а язык онемел. Ум отца, нырнув столь глубоко, как мне и не виделось, достал со дна все: и мой брак, и детей, и мою дальнейшую жизнь. Я словно исчезла. Я стала соломенной куклой, которую сжигают, когда в дом приходит моровая хворь.

– Войны не избежать, – сказала я глухо. – Ты понимаешь это, царь. Не сейчас – так позже. Я не верю, что они не воюют с родом жены. И нам ли, воинам, бояться войны?

– Не сейчас. Не в год засухи и падежа скота. А потом мы уйдем. Я защищаю свой люд, но не землю, на которой он живет. Когда мы берем все от места, мы снимаемся и уходим. Если голод продолжится, мы уйдем – кровь позовет нас в кочевье, Золотая река позовет. Нам нечего защищать и не за что здесь сражаться. Мы ищем то, что оставили предки.