Каин: Антигерой или герой нашего времени?

Дунька Верба и в самом деле Ваньку страсть ублажила: из невинного парня он превратился в мужчину, и теперь был горд тем, что не оплошал перед похотливой женкой.

Изба, в которой Ванька коротал дни, была не только старой, но и маленькой, зато русская печь занимала едва ли не половину комнаты.

Такой же маленькой и дряхлой была хозяйка дома, которая большую часть времени отлеживалась на полатях, с коих постоянно раздавались старческие охи да вздохи, и они настолько надоедали Ваньке, что однажды он не выдержал и запустил на полати голик.

— Буде охать, бабка, а не то кляп в буркалы вклиню!

— Злой ты, касатик, — ворчливым скрипучим голосом отозвалась старуха. — Вот доживешь до моих лет — пуще меня от недугов заохаешь.

— Ешь лук да чеснок — и побежишь не чуяв ног, — скороговоркой произнес Ванька.

Скороговорки да прибаутки иногда возникали у него, казалось, сами по себе, даже порой переходя в незамысловатую частушку. А иногда и так бывало: задумается о чем-нибудь Ванька, отрешится от земных тревог и печалей и… заведет песню, но не ту, что знакома в народе, а собственного измышления, и сам не понимая, откуда, из каких таких глубин рождаются слова.

— Вот ты, касатик, голиком на меня запустил, а раньше бы побоялся рта раззявить, ибо я козырной дамой была, и весь воровской мир Москвы ко мне с превеликим почтением относился.

— Васька сказывал, что ты, бабка, маху не давала, даже богатых купчиков к себе заманивала.

— И не токмо купчиков, касатик. Самого стрелецкого голову как-то на прелюбы смустила. А чего? Девица я была видная, ядреная. Прости, Господи, душу грешную.

— А скажи, бабка, куда у тебя денежки утекли?

— Ох, касатик, младость на то и дана, чтоб деньгами сорить. Никогда не копила, поелику большие деньги во зло.

— Почему бабка?

— Когда будешь богачом, сам изведаешь.

Затем старуха смолкла, и вскоре с полатей послышался ее протяжный булькающий храп.

Ванька норовил спросить, почему бабка в молодости заимела кликуха Бобриха, но теперь решил вопрос отложить. Он уже знал от Зуба, что когда-то Бобриха, как и Дунька Верба, была владелицей притона, кой пользовался большим успехом у московской братвы, а затем притон прикрыли, Бобриха превратилась в нищенку, состарилась и потеряла всякий интерес у гулевой вольницы. В конце концов, Бобриха оказалась в старой избенке, которую братва использовала в своих целях, не забывая сунуть бабке денежку на пропитание.

Зуб целыми днями где-то пропадал, иногда и ночевать не приходил. Однажды заявился с окровавленным лицом и с тяжелым рогожным узлом.

— В Красном селе на торговый обоз напали. Крепко сцепились, но без добычи не ушли.

В просторном узле Зуба оказались три серебряных кубка, два десятка золотых рублевиков, древняя икона в серебряной ризе, унизанной драгоценными каменьями, и богатая аксамитная ткань.

Ванька смотрел на грабителя завистливыми глазами. Он настоящий гопник! Смелый, отчаянный. А он? До чертиков надоело сидеть в этой избенке и слушать старую Бобриху.

И Ванька не выдержал. На другой день сказал старухе:

— Пойду на завалинке посижу.

— Недолго, касатик. Мало ли чего.

— Чуток, бабка.

Вышел, глотнул полной грудью июльский воздух и подмигнул старой развесистой березе, что дотянулась своими зелеными ветвями до самой избушки.

— Здорово жили!

Ваньке каркнула с березы ворона. Он погрозил ей кулаком, постоял минуту другую и без всякой цели решил прогуляться по улице.

Не прошел и несколько шагов, как встречу попался рыжеусый солдат в зеленом мундире и треуголке.

— Эва, никак новый сосед. У Бобрихи гостюешь?

Глаза насмешливые.

Ванька норовил выкрутиться:

— Какое гостюешь? В горле пересохло. Кружку воды попросил.

— Да будет пули лить, — рассмеялся служилый. — Я тут не первый год обретаюсь. Избенка-то — хаза блатных. Да ты не бойся, стучать не буду. В Сыскной я не ходок, ибо сам когда-то едва гопником не стал, хотя уже в мазуриках[36] ходил…Винцо пьешь?

— Пока особо не тянет.

— Молодой еще. Придет время, в три горла будешь булькать. А я вот чарочку уважаю, но как запью — дурак дураком. Всех дружков готов раздолбать. Худой я человек. Ради чарочки… Да что там говорить… Дай на шкалик.

Ванька вынул из кармана мелкую монету.

— Держи служивый, только в запой не входи.

— Это со шкалика-то? Не смеши.

— А про меня ты все же обмишулился. Я и в самом деле шел мимо и страсть водицы захотел.

— Не ври, парень. У меня глаз наметанный… Коль чего, заходи. Спросишь вон в том доме (указал на избу) Григория Порфирьева. Бывай!

Служилый неторпко зашагал в сторону питейного погреба, а Ванька чертыхнулся. И надо ж было с этим солдатом встретиться. Но он, кажись, не из доносчиков, на блатном языке вякает. И не мудрено: в мазуриках ходил.

Ванька успокоился и пошел к Панским рядам, где продавалась всякая всячина, и только ступил несколько шагов, как услышал позади себя знакомый возглас:

— А ну стой, стервец!

Ванька оглянулся и обмер. Конные холопы во главе с Митькой Косым! Норовил, было, дать деру, но Митька тотчас метко накинул на его шею татарский аркан.

Глава 9

Последнее пристанище