Каин: Антигерой или герой нашего времени?

Внезапно мелькнула заманчивая мысль. «Денег тут, если на одного, жить, не прожить. Сигануть на пристань (она рядом; рано утром от нее отойдет суденышко), вначале затеряться в заволжских лесах, а затем где-нибудь осесть в добром месте — и царствуй лежа на боку. Никаких тебе забот. Ласковая жена, детишки, слуги, наилучшие пития и яства. Вот где настоящая малина! Такая жизнь только во сне может пригрезиться. А что? Все в твоих руках Иван Осипов. Меняй беспокойную жизнь на отрадную. Двигай на пристань, пока из барака братва не вылезла. Двигай!»

А затем вдруг перед глазами Ивана предстал худенький, голодный, синеглазый мальчонка Ванятка, который был бы рад черствой горбушке хлеба. Какими бы глазами он посмотрел на богача Ивана Осипова, кой барствует и свысока посматривает на нищий люд? Завидущими или осуждающими глазами?.. Едва ли завидущими, коль на Руси свирепствует голод и чудовищное бесправие, исходящие от богачей. Ненавистными были бы голодные глаза Ванятки. Эко ты, Иван, размечтался: жить вровень с господами, которые мучают обездоленный люд. И как такая дурная мысль могла тебе в голову втемяшиться! Ты уже установил свою житейскую стезю — воровать и грабить толстосумов — и не бывать у тебя другого пути. Не бывать, Каин!

Иван поднялся, вскинул на плечо узел и вошел в барак, где его встретила восторженная ватага. Богатую добычу отметили хорошей попойкой, но Иван пил в меру, ибо пьяная голова разумными мыслями не располагает.

Не увлекался водкой и Камчатка. Когда бражники, наконец, улеглись спать, он подсел на топчан к Ивану и положил свою тяжелую ладонь на плечо Каина.

— Я в тебе не ошибся, Иван. Ты и впрямь исключительный гопник. Коль не возражаешь, буду тебе верным другом. Всегда и всюду. Клянусь!

— Бесконечно рад твоим словам, Петр. Всем сердцем принимаю твою дружбу. Вот моя рука.

Впервые Иван назвал Камчатку собственным именем.

* * *

Дня через два Камчатка, побывав в Колокольном ряду, что у Гостиного двора, сообщил Ивану, который находился неподалеку:

— Пятеро купцов пересчитывали серебряные деньги, затем сложили в кули и накрыли их в лавке рогожей.

— Что дальше, Петр?

— Травят баланду с соседними купцами, лавка же открыта.

— Ну что ж…Ты побудь здесь, а я сыграю в кошки-мышки.

— Рисково, Иван.

— Бог не выдаст, свинья не съест.

Иногда дерзость Каина преобладала над его рассудком.

Купцы, находясь у соседней лавки, о чем-то увлеченно разговаривали, не обращая внимания на прохожих.

Иван вскочил в пустую лавку, откинул рогожу и, схватив самый увесистый куль, спокойно вышел из лавки и, как ни в чем не бывало, прошел мимо заболтавшихся купцов. Мельком заглянул в куль и разочарованно хмыкнул: вместо денег — три иконы в серебряных окладах. Не подфартило, а тут, как на грех, баба истошно закричала, коя неподалеку от лавки торговала калачами и пряниками:

— Держи вора! Он куль из лавки упер!

Каин ринулся, было, к центру рынка, где было легче скрыться от преследователей, но сегодня ему явно не везло: один из торговых людей кинул под ноги Ивана свернутый бухарский ковер и тот распластался на земле, и тотчас оказался настигнутым обворованными купцами и их собеседниками. Норовил вырваться, но десяток людей не одолеешь.

Купцы, связав Каина кушаками, привели его на Гостиный двор, «во-первых, взяли у него данный ему из Тайной канцелярии абшит, а потом, наложив на шею его железную цепь с превеликим трудом и раздев донага, стали сечь железною проволокою».

Жестокие Иван претерпел побои, а затем, вспомнив заветные слова, воскликнул:

— Слово и дело государево!

Купцы тотчас прекратили казнь, и, не снимая с вора цепи, облачили его в одежду и отвели в канцелярию сыскной команды Редькина[78], в которой в ту минуту находился один подьячий, приказавший посадить вора в тюрьму.

Все тело Ивана горело огнем, казалось не пошевелить ни рукой, ни ногой, но он был терпелив к любым истязаниям, и никогда не показывал виду, что у него что-то болит.

Всю ночь он раздумывал о том, как выкрутиться из сегодняшнего положения, измыслил несколько версий, а утром к колодникам заявился монах с милостыней, коя состояла из калачей, положенных в лубяной короб. Подавая Ивану сразу две милостыни, монах тихо ирек:

— Трека калач ела страмык сверлюк страктирила.

Каин, конечно же, смекнул: в калачах ключи от замка и серебряные деньги. Молодец, Камчатка! Денег оказалось на добрый штоф водки.

Иван окликнул стоящего на карауле драгуна:

— Слышь, служивый, подойди на минутку.

— Чего тебе? — позевывая, лениво спросил караульный.

— На добрые калачи чрево доброго винца требует. Не откажи в милости, принеси штоф.

— Не много ли?

— Мне — лишь чарочкой нутро сполоснуть. Башка трещит с вчерашнего. Да и сам дерябни.

— Леший с тобой.

Драгун, закрыв дверь, ушел за вином, а Иван осмотрел три ключа, с запасом присланные Камчаткой. Один, кажется, подойдет.

Вскоре вернулся караульный и протянул Ивану штоф и оловянную кружку, в которой колодникам подавали воду.

— Опохмелься, коль башка трещит.

Иван выпил полкружки и передал штоф драгуну, который тоже «дерябнул».