Каисса

Богдан рванул к висящему в коридоре шкафчику с аптечкой, оттолкнул полицейского в обычной форме, опешившего от всего происходящего, и нашарил на полке нашатырь. Аккуратно двигаясь к Матвею, заходя ему за спину, Богдан зубами открыл пахнущую аммиаком бутылочку. И вылил весь пузырек на свою футболку. В лицо ударила едкая вонь. Богдан подхватил футболку за нижний край, подбежал сзади и нацепил ее, как мешок, на голову Карпова. Футболка затрещала, Карпов заревел. Он развел руки в стороны и, пятясь, впечатал Богдана в стену, царапая свое лицо через ткань, задыхаясь и хрипя. Затем начал приседать, подныривать под Морозова, пытаясь освободить голову от сочащейся нашатырем ловушки.

Богдан резко взял шею парня в захват и запрыгнул ему на бедра, сцепив ноги на его животе. Матвей с повисшим на нем Богданом заметался по помещению. Омоновец, которому до этого Карпов развернул шлем задом наперед, вслепую маша палкой во все стороны, огрел вцепившегося Богдана по голове. В глазах потемнело, висок защекотала теплая струйка. Держать удушающий одной рукой было невыносимо тяжело. Рука ныла, и Богдан понял, что сползает с Демона.

Но тут Матвей стал обмякать и наконец рухнул на спину, придавив всем своим весом Морозова. И начал… плакать. Хныкать. Вяло шевелиться.

Его боевой запал иссяк.

Богдан снял футболку с лица Матвея. И отметил, что глаза его перестали быть белыми, как тогда, сразу после пожара. Они подернулись краснотой воспаления от нашатыря, зато теперь в них снова вплыли янтарные радужки с расширенными и подергивающимися от шока зрачками.

Дальше все было непонятно. Бойцы медленно вставали с пола и, шатаясь, уходили в коридор. Полицейские, обычные, не омоновцы, заполонили всю комнату. Они выводили в наручниках Платонов, одного и второго, которые прятались под столом всю разборку. Матвея тоже скрутили. Он что-то кричал, по лицу размазались сопли. Его били ногами, просто от злости, и заламывали руки. В итоге его, взявши за все конечности, просто вынесли четверо полицейских.

Наконец кто-то грубо схватил Богдана за ворот и прижал лицом к полу. На спине он ощутил тяжесть чьего-то колена. Руку начали заводить за спину, на запястье лег холод железа…

Дышать стало тяжело, голова болела и сочилась красным.

Последним, что увидел Богдан, прежде чем его закинули в клетку автозака, стала бесконечная череда встревоженных, улыбающихся, смеющихся, удивленных, пьяных лиц мужчин, плачущих и прячущихся за их спинами девушек в откровенных нарядах и двойника с грустным лицом, стоящего в толпе. Где-то снаружи огни мигалок судорожными вспышками освещали кроны деревьев и неубранные спиленные ветки, валяющиеся под мерзко моросящим дождем. И не добивали до стоящего в глубине рощи «гелика», будочники из которого так и не успели.

– Я обительский, обительский, обительский… – в полубреду твердил Богдан, пока его сознание подергивалось инеем.

Глава 18

Клара.

13 августа 2035, понедельник

– Так непривычно – вновь видеть кресты на кладбищах, Жень.

Клара стояла у свежей могилы в Лебедево, в десяти километрах от центра Твери. С прикрепленной к широкой дощечке фотографии на нее смотрел молодой парень, щерился крупными белыми зубами, словно был рад ее приходу. Ниже на дощечке была надпись:

Ульский Евгений Сергеевич

06.06.2006–10.08.2035

– Прости, что не приехала на похороны вчера. Я хотела. Веришь, я ведь прямо чувствовала что-то в пятницу. Ночью сон приснился странный. Страшный. Всю пятницу сама не своя была, даже к священнику пошла. Первый раз в жизни! Вот какая тоска накатила. А вечером служка пришел и сказал, что тебя не стало…

Клара смахнула слезы. Облаченная в черное платье-майку до колен, кутаясь в легкую черную кофточку, связанную крючком, она присела на свежевкопанную скамейку, еще не покрашенную, пахнущую деревом. Поправила черную бандану над солнцезащитными очками. Бандана на послеобеденном солнце нагрелась и пекла голову.

– Никак не могла вчера из общины уехать. Только в полдень увязалась с личным водителем батюшки. Он в город нашего новенького подвозил, однорукого. Странный он, этот новенький. И неотесанный: я три часа почти ехала с ними, а он ни одним словом не перекинулся со мной. А я ведь его выхаживала в госпитале! Тут у меня еще от батюшки есть с собой… в дорогу дал. Сказал, что первое дело…

Клара вынула из сумки металлическую тяжелую флягу с коньяком. Сделала глоток, а потом еще семь. Или восемь. Горло обожгло, в глазах появилось легкое убаюкивающее покачивание. Пришло четкое осознание, что она, Клара, стоит сейчас на пороге жизни и смерти, обозначенном кусочком взрыхленной земли под ногами полтора на два метра размером. И за порогом остался ее лучший друг…