Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы

И Твен, и Остин, зорко наблюдая каждый за своим временем, стали непревзойденными критиками напыщенности, помпезности, лицемерной двуличности. В основном великие романисты специализируются на показе красноречивых деталей жизни общества. Но не стоит обольщаться: результаты могут быть очень и очень разными. Так, в «Изменившемся человеке» (2005) Франсин Проуз пишет о стороннике теории превосходства белого человека, который только что вернулся из мест не столь отдаленных. Молодой скинхед неожиданно появляется в офисе организации по защите прав человека, возглавляемой человеком, пережившим холокост, и это приводит к смятению и самым разнообразным интригам. Джон Апдайк специализировался в отображении исторического момента; в романах о Кролике Кролик Энгстром вместе со второй половиной двадцатого века переживает изменения, а в романах «Супружеские пары» (1968) и «Месяц воскресений» (A Month of Sundays, 1975) въедливо исследуются недостатки определенного исторического момента. Гораздо более трезвомыслящий Джон Стейнбек специализировался на изображении отсутствия физических и духовных корней Америки первой половины двадцатого века в своих романах «О мышах и людях» (1937), «Консервный ряд» (1945), «На восток от Эдема» (1952) и самом знаменитом «Гроздья гнева» (1939). В большинстве его произведений ощущается свойственное журналистике стремление схватить исторический момент, и, действительно, «Гроздья гнева» выросли из цикла газетных статей о людях, уезжавших из засушливой, страдающей от пыльных бурь Оклахомы в Калифорнию, за лучшей жизнью, поиски которой нередко оказывались тщетными. Автобиографично? Нет. Основано на опыте? Безусловно. В книгу он вложил огромную часть самого себя: наблюдения, ярость из-за того, как обращаются с оклахомцами, левые политические убеждения, враждебное отношение к классу собственников, суровость и нежность, оптимизм и нечто вроде отчаяния. Почти каждое действие в романе оказывается тщетным, но в конце брезжит надежда, воплощенная в образах Розы Сарона, которая, родив мертвого ребенка, ухаживает за голодным человеком, и Тома Джоуда, который, избежав обвинения в убийстве, дает своей матери знаменитое обещание бороться за угнетаемых и униженных. «На восток от Эдема» – произведение еще более личное, адресованное, собственно говоря, его молодым сыновьям, не является ни «его» историей, ни автобиографией. Соперничество сыновей, библейские параллели, война добра и зла – вот в определенном смысле и есть Стейнбек чистейшей воды. А «работает» все это потому, что, как почти во всех его романах, подкупает и завораживает абсолютная преданность долине Салинас-Валли и Монтерею, живших в нем точно так же, как он жил в них.

Кто еще? Да много кто. Романы Д. Г. Лоуренса ведут его из Ноттингемшира в Лондон, Тироль, Италию, Австралию, старую и новую Мексику. Герои повторяют многое из опыта своего создателя: его жена Фрида как-то стукнула его по голове глиняным блюдом, и этот случай отразился во «Влюбленных женщинах» (1920), в сцене, когда Гермиона Роддис ударяет Руперта Биркина куском лазурита. А юношеские личные и романтические переживания служат основой «Сыновей и любовников» (1913), его новаторского романа. Джойс много позаимствовал из собственного детства и отрочества в «Портрете художника в юности» (1915). Хемингуэй? Гремучая смесь из боев быков, рыбной ловли, войны, личных невзгод, жесткости и нежности. Кроме этого, мало что. Диккенс? Почти половина романов так или иначе рассказывают нам о долговой тюрьме, куда попал его отец, когда самому Чарльзу было двенадцать лет, о том, как сам он в этом возрасте работал чистильщиком сапог; эти воспоминания не отпускали его до конца жизни. Прожил ли Франц Кафка события посмертно опубликованных «Процесса» (1925) и «Замка» (1926)? Нет, но несомненно, что описанные в них отчуждение, отверженность, абсурд существования были знакомы ему не понаслышке. Что можно сказать о Керуаке и писателях-«битниках»? Многие его произведения кажутся записями реального, пережитого опыта. Мы знаем, что многое из этого самосотворенного мифа – единый длинный свиток бумаги с машинописью «В дороге»; почти простодушный, непосредственный взгляд повествования; ощущение неотредактированного репортажа – только кажется ерундой, что на самом-то деле эффекты, которых он достигает, есть результат серьезного труда, или, по крайней мере, они таковы, пока он не начинает верить в миф, но за это мы его и любим. И нельзя отрицать, что повествования вырастают из личного опыта, что они с Нилом Кэссиди мчали через всю страну на своих машинах, стремясь влить в себя столько жизни, сколько могли («В дороге», 1957), что они с Гэри Снайдером отправились с палаткой в горы («Бродяги Дхармы», 1958), что он использовал свои похождения с друзьями во всех своих сюжетных построениях, иногда почти не изменяя героев по сравнению с оригиналами, за исключением некоторой деформации имен.

Хорошо, хорошо. Вы уловили идею. Что же это значит для читателя? Что делаем мы с этой информацией?