Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы

Почему такая форма единства подходит для «Любовного зелья»? Спросите Эрдрич, но, я почти уверен, она вам не скажет. В этом смысле писатели – забавный народ. За всех не скажу, но, по крайней мере, я думаю так. Во-первых, это групповой роман. То есть и сама история, и ее исход важны как сами по себе (так, например, Липша очень хочет найти ответы на свои вопросы), так и совместно (эти люди связаны кровью, личной и общей историей, географией, общим для всех страданием). Нельзя сбрасывать со счетов коллективное знание – и невежество. В любом реальном человеческом обществе одни люди обладают одной информацией, другие – другой, но никто не обладает всей полнотой информации. А все вместе? Вы можете подумать, что знание можно просто накопить, что коллективное знание есть сумма индивидуальных знаний, но, хоть это, возможно, и так, есть еще и коллективное невежество, когда сумма того, что люди не знают или предпочитают не знать, добавляется в базу данных информации, имеющейся у группы. В большой степени этот роман, как и каждый роман цикла, опирается и на то, что люди не знают, и на то, что знают. Рассказчик от третьего лица, особенно если он почти всезнающ, может знать и рассказать слишком много. Но два человека, в некоторых отношениях самых важных, покойная Джун и печально известный индейский активист Джерри Нанапуш, не получают ни малейшего шанса рассказать свои истории. Почему? А потому, что самое ценное в этих историях то, что из них делают другие герои. Чтобы увидеть, как по-разному применяются эти две истории жизни, нам нужно услышать их от других героев, но не от Джун и Джерри. Этому трюку Эрдрич, кажется, научилась у Фолкнера, который, например, понимал, что Кэдди Компсон остается куда более живой и интригующей, если не объясняет сама себя, а интерпретируется братьями Бенджи, Квентином и Джейсоном. Эрдрич, в сущности, научилась у великого уроженца штата Миссисипи очень многому и сумела не заразиться некоторыми его лингвистическими вывертами. Вот такие выводы мы можем сделать из поддающихся наблюдению эффектов романа, но, возможно, есть и еще один. Я как-то слышал признание Шеймаса Хини: у него в голове никогда не было длинной поэмы, он не был создан для эпоса или пространного романа в стихах. Не думаю, что это случайно; если человек может писать лирические стихи так, как Хини, других стрел в колчане ему больше не нужно. Возможно, и Эрдрич больше всего склонна к короткому, сгущенному повествованию и ей сподручнее собирать фрагменты в сцепленное, пусть и не сплошное, логическое целое.

Если это верно, то правило можно распространить на многих ее современников. Тим О’Брайен сделал себе карьеру, соединяя отдельные истории в романы, самыми известными из которых являются два «вьетнамских» – «Вслед за Каччато» и «Что они несли с собой». Он всегда говорил, что писать короткими, самодостаточными частями гораздо удобнее. Например, у рассказов (в отличие от романных глав) есть начало, середина и конец, то есть они приносят читателям эмоциональное удовлетворение. Рассказы-главы также позволяют ему публиковать части романа прежде, чем появится его полный текст, то есть отслеживать реакцию читателей, и дают возможность немного подзаработать. Предупреждаю многообещающих писателей: в наши дни желающих платить за короткие рассказы так мало (даже по сравнению с 1980-ми годами, когда О’Брайен говорил это), что такому методу работы просто нет логических обоснований. Не хочу будить ложных надежд. Мы видим это у другой О’Брайен, Эдны, в ее романе-предупреждении «В лесу». Главный герой, или скорее центр внимания или главный вопрос, – совершенно ненормальный молодой человек, серийный убийца. По понятным и здравым причинам мы не будем проводить в его голове времени больше, чем должны, так что другим выпадет обязанность рассказывать о его поведении и о деревне, из которой он вышел.