Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Году в пятьдесят девятом мне довелось провести пару месяцев в Фонтенбло, в Центре, который занимался проблемами управления техническими системами. Тогда Франция еще входила в военный союз НАТО, которому и принадлежал этот Центр. Никто, в том числе и я сам, не понимали, почему меня туда не просто допустили, а даже и пригласили. И почему НАТО мне платит деньги. И неплохие! Я думаю, что всему вина – перебюрократизация. Ее во Франции не меньше, чем у нас. Вероятно, и в НАТО тоже. Впрочем, никаких секретов я там для себя не открыл, а уровень управленческой науки там оказался существенно ниже, чем у нас. И чем я ожидал. Да и использовать компьютеры в то время мы умели получше, чем французы. Впрочем, все, что там делалось, хотя и не было очень интересным, но подавалось как самое-самое… Французы и вправду все умеют подавать. Нам бы так научиться, как они, превращать рахитичных и плоскогрудых горожанок в принцесс, а перемороженную треску – в лабардан, о котором писалось еще во времена Петра Великого. Но мне грех было жаловаться на что-либо, поскольку я оказался окруженным вниманием и заботой.

Никаких особо интересных дел, с научной точки зрения, там не было, хотя и встречался я со многими довольно известными людьми. В это время там был и американец Калман, человек примерно моего возраста: он уже был сверхзнаменит как автор «фильтра Калмана». Мне он показался человеком не очень образованным, во всяком случае, по московским математическим меркам, надутым и с огромным самомнением – свойством, весьма обычным для американцев. В общении он был не очень приятен, и я старался его избегать.

И, честно говоря, моя основная жизнь протекала вне Центра, хотя я там бывал пять, а то и шесть дней в неделю, что, впрочем, не мешало мне наслаждаться давно забытым бездельем.

Устроен я был неплохо. Поселили меня в Латинском квартале, кормили в Фонтенбло бесплатно, да еще давали в день шестьдесят франков, что по тем временам позволяло жить весьма свободно. Для сравнения: месячное жалованье полного профессора составляло тогда около трех тысяч франков, и на них надо было содержать дом, семью и самому как-то кормиться. Но самое главное – мне дали машину! Им, видите ли, было дорого возить меня из Парижа в Фонтенбло. «Не согласится ли господин профессор сам сидеть за рулем казенной машины. Мы, конечно, его можем устроить в гостинице Фонтенбло. И тогда можно будет обойтись без машины. На ваш выбор, господин профессор». Стоит ли говорить о том, какой выбор я сделал?

Машина, которой я пользовался без каких-либо документов, «Рено-5» или «Рено-6», была довольно посредственная по европейским стандартам. Но по сравнению с моим задрипанным «Москвичем-406» – просто роскошная. Приезжая на работу, отдавал ключи от машины некоей даме, и ее (не даму, а машину) чистили, заправляли, и я не знал никаких забот.

В этих условиях заниматься «фильтром Калмана» или методами оптимального управления было, по меньшей мере, неразумно. Тем более, что Фонтенбло по дороге к замкам Луары и прочим достопримечательностям, которые каждый русский знает по романам Дюма.

Теперь, оглядываясь назад, я вижу, сколь правильно вел себя тридцать с лишним лет назад, когда все наши действия были скованы веригами «кодекса коммунизма» и жесточайшей регламентацией. Никогда больше я не был за границей столь свободен и материально обеспечен одновременно. И месяцы, предоставленные мне судьбой, я жил в непохожести чужой жизни. Я впитывал в себя эту фантастическую непохожесть, стараясь многое понять. Как это понимание пригодилось в будущем! Оно помогло мне в становлении собственного «я».

По характеру деятельности мне приходилось иметь дело не только с математиками, но и с инженерами-электронщиками. Среди них я встречал довольно много людей с русскими фамилиями. Преимущественно это были люди моего возраста или чуть постарше, получившие образование уже во Франции и покинувшие родину в детском возрасте, но еще хорошо говорившие по-русски. Среди них были люди и постарше, отторгнутые Советами в середине двадцатых годов.

Знакомства устанавливались непроизвольно, однако настороженность сохранялась довольно долгое время. У них вызывала подозрение моя раскованность, пусть неважный, но свободный французский язык и даже то, что я оказался в натовском Центре. Но русские есть русские, как они не похожи не французов! Их души постепенно раскрывались, и я был принят в русское «техническое братство»: меня приглашали в гости, мы вместе ездили на экскурсии, ходили в театр… Я беседовал с русскими специалистами, которым французская электротехника и электроника во многом обязаны своими успехами.

Но мне довелось прикоснуться там и к другому миру, миру русской гуманитарной мысли.