Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Даже оказавшись на Западе и увидев, сколь жизнь там непохожа на стандарты капитализма, внушаемые нам книгами прошлого века и пропагандой нынешнего, я не отрешился от своих симпатий. Я полагал, что социализм не может не быть привлекательным для истинно интеллигентного человека. Думаю так и сейчас, хотя понимаю, что социализм – не более чем утопия. Но всегда существовали утопии, людям необходимы сказки! Пусть одной из них и останется социализм.

Чересчур тяжела была судьба моей семьи, да и сам я пережил немало, чтобы не увидеть весь ужас окружающей меня советской действительности. Но я старался не связывать это с социализмом и много размышлял о том, как можно что-то изменить. Самым страшным мне представлялась беспомощность человека перед лицом власти, ее монополизм, поднимавший наверх людей духовно ущербных, обладавших психологией люмпенов, которые из-за своего интеллектуального и духовного убожества отказывают нации в возможности развернуться, раскрыть свои истинные способности. Но еще страшнее, как я сейчас понимаю, люмпен, одетый в тогу демократа.

В своих взглядах я долгое время был весьма близок к марксизму, однако, не связывал происходящее у нас в стране напрямую с реализацией идей марксизма, а полагал происходящее крайне опасной флуктуацией. И только когда в семидесятых годах я стал профессионально заниматься проблемами эволюции биосферы, теорией самоорганизации материи и универсальным эволюционизмом в самом широком смысле этого слова, я начал понимать, сколь убоги были многие наши представления, особенно марксистская философия истории с ее представлениями об упорядоченной череде формаций.

На мои взгляды повлиял один эпизод, в общем незначительный, но, как это часто бывает, повернувший мысли в другую сторону.

В начале зимы тридцать девятого – сорокового года, во время финской войны, я был мобилизован в армию в качестве лыжника. Слава Богу, непосредственно в боях мне не довелось участвовать, но месяца три я прожил на севере Карелии и готовил группы лыжников. По вечерам в командирском бараке велись долгие и, наверное, очень смешные дискуссии. Замечу, что командиры этих лыжных групп были преимущественно мобилизованные студенты, то есть люди достаточно образованные. И вот однажды на полном серьезе обсуждался вопрос: а почему же финны не сдаются? Ведь мы идем их освобождать от ига капитализма! А кто-то вспомнил Бабеля. В каком-то рассказе подобный вопрос задает красноармеец во время войны с Польшей. Но на этого знатока литературы зашикали, – к этому времени Бабель был уже расстрелян. Пришел комиссар батальона, и кто-то ему задал вопрос о причинах отсутствия классовой солидарности у финнов, добавив при этом: «Так что же, лозунг “Пролетарии всех стран соединяйтесь!” больше не работает?»

Я не помню, что нам на это сказал комиссар. Вероятно, нечто невразумительное, потому что я долго, лежа на нарах, не мог уснуть, размышляя на эту тему. А выходит, пролетарии не так уж хотят объединяться, и классовая солидарность не такой уж магнит, который притягивает друг к другу людей одного класса, но разной национальности? И даже вставал крамольный вопрос: а может быть, и вообще все не так, как нас тому учат?

В марте сорокового меня демобилизовали, но тот разговор не прошел даром.

Я стал постепенно понимать, насколько жизнь сложнее любых кабинетных схем, какими бы логичными они ни казались. И у меня понемногу стала складываться собственная система взглядов. Но и гораздо позднее, уже понимая неизбежность расставания с иллюзией социализма, я не мог не испытывать чувства грусти, как в детстве при окончании хорошей и доброй сказки.

Но представления об интеллигентности, усвоенные в раннем детстве, не изменились. Они стали только наполняться новым содержанием и постепенно привели к пониманию роли интеллигенции в общественном развитии.

Тема интеллигенции и эволюция моих взглядов на устройство общества были для меня неразрывно связаны. Начало ревизии своих воззрений, может быть, более точно – начало их формирования, я связываю с одной книгой Карла Каутского, того самого, кого Ленин называл ренегатом. В 1909 году в Петербурге была издана на русском языке работа Каутского «Античный мир, иудейство и христианство». В ней подробно описывается постепенное перерождение коммунизма первых христианских общин в деспотическую иерархию католической церкви с ее безапелляционностью канона и кострами инквизиции. И кончает Каутский свою книгу вопросом: не разовьет ли современный коммунизм такую же диалектику, как и христианский, превратившись однажды в некоторый новый организм эксплуатации и господства? Умным человеком был этот «ренегат»!