Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Нас неизменно сопровождала большая овчарка хозяина нашего дома. Ее звали Яшин, по имени знаменитого вратаря сборной команды Советского Союза. Это была симпатичная и добрейшая псина. Впрочем, собаки наследуют характер своих хозяев, а наш хозяин, отставной моряк, был очень похож на своего грозного стража. Имя это страж получил неспроста. Каждое утро, когда кто-либо выходил на веранду, Яшин приносил камушек, отступал метра на два, принимал позу вратаря и требовал, чтобы этот камушек пнули ногой. Как правило, он умудрялся поймать камень и тогда, удовлетворенный, отпускал свою жертву. Если же поймать не удавалось, он начинал жалобно скулить и приносил новый камень.

Вот такой компанией мы и жили – нас пятеро да Яшин.

А по вечерам мы сидели на веранде, прямо над морем, попивали легкое винцо и говорили о… математике. Вот когда я по-настоящему оценил своих новых друзей. Мы были не только ровесниками, но и почти по всем вопросам единомышленниками.

Мои взгляды на математику, на ее место в системе наук и человеческой жизни, на науку вообще складывались под влиянием моих учителей, среди которых я выделяю Д. А. Вентцеля и И. Е. Тамма, и тех титанов, с которыми меня сводила жизнь, – М. А. Лаврентьева, Н. Н. Боголюбова, С. Л. Соболева. Большое значение имела для меня и инженерная деятельность, связанная с решением конкретных задач аэрокосмического комплекса. И у меня возникло двойственное отношение к математике. Я преклонялся перед этой наукой и теми, кого я считал великими математиками. Первым среди них был для меня Пуанкаре. Но однажды я возненавидел математический снобизм, который мне прививался в университете. Вот почему, прежде всего, я преодолел представление о самодостаточности математики, столь характерное для московской математической школы.

Я, безусловно, разделял ту точку зрения, что любая теория в чем-то ущербна, если она не имеет математического оформления. И всегда стремился переходить от вербального к математическому описанию. И в то же время я понимал шаткость такой позиции, поскольку все исходные постулаты, необходимые для математической формализации, очень условны. Да и само описание на языке математики далеко не всегда удается получить. Вот почему ничего нельзя абсолютизировать, в том числе и понятие математической строгости, которое после теорем Гёделя даже в чисто математическом плане превратилось в понятие весьма относительное.

Одним словом, во всем нужно чувство юмора: в отношении к математике, к своей деятельности и к самому себе в первую очередь! Этот принцип мне преподал Д. А. Вентцель, иронически выслушивавший мои сентенции, усвоенные от другого моего учителя – Д. Е. Меньшова, дипломником которого на кафедре функционального анализа я был в 1940 году. Такая критичность, такое осознание относительной ценности того, что каждый из нас способен придумать и понять, отнюдь не уменьшает энтузиазма в исследовательской деятельности. Просто это все ставит на свои места. И меняя шкалу ценностей, переносит на место абсолютного интерпретацию. Но это утверждение, которым я всегда руководствуюсь в своей деятельности, я связываю уже с именем Нильса Бора.

И вместе с этим – еще один принцип: «Мамы разные нужны, мамы всякие важны». Человек по-настоящему хорошо может делать то, что ему интересно. И только хорошие дела складываются в человеческую копилку. А почему одному интересно одно, а другому другое, понять очень непросто – такова природа человека.

С таких вот позиций я и мои новые друзья обсуждали вечерами свои лекции и лекции других профессоров, которые мы усердно слушали. Разговор велся на странной смеси русского, французского и английского: Заде и Беллман говорили между собой по-английски, я с Беллманом – по-французски, а Заде со мной – по-русски. Но рядом всегда была Фанни. Она говорила на всех мыслимых и немыслимых языках и выручала нас в трудных ситуациях.

Мои новые знакомые были людьми высокоодаренными, но очень разной судьбы. Заде связал себя сразу с инженерной деятельностью. Он никогда не претендовал на то, чтобы считаться математиком, хотя прекрасно владел и теорией вероятностей, и алгебраическими методами. Он очень быстро получил признание в теории управления техническими системами, и только уже будучи весьма титулованным, стал заниматься более абстрактными конструкциями. В тот год он начинал создавать свою теорию, которая получила название нечетких множеств. Я ценил эти работы и позднее даже согласился войти в состав редколлегии соответствующего международного журнала. Но мне казалось, что наиболее интересное развитие его методы найдут в теории фильтрации случайного процесса нелинейным оператором. Я даже пробовал начать соответствующее исследование, однако какого-либо успеха не добился.