Как я любил тебя

Меня всегда завораживал Дунай с его мутными водами и болгарский город Никополь, разбросанный по холмам на противоположном берегу. Мне нравились и белые как сахар пассажирские пароходы, и баржи, длинные, пузатые, черные, похожие на огромных жуков. На каждой барже был домик, самый настоящий домик, в котором жили люди, и у этих людей, живших на барже, были такие же дети, как и у тех, кто жил на суше… Люди с барж и их дети плавали как рыбы. Как рыбы плавали и мы, родившиеся в тесной и скудной долине Кэлмэцуя. Наш Кэлмэцуй! Наш бедный Кэлмэцуй казался просто жалким ручейком по сравнению с необъятным Дунаем…

Дунай был мутным, а порой и довольно бурным. Начинаясь неведомо где, он нес свои воды куда-то на восток, совершенно равнодушный к равнинам, на которых шелестели бесконечные поля пшеницы, мимо рощ и лесов, мимо городов и сел.

Отец, как и все почти крестьяне из нашего села, возил хлеб в Турну, в порт. Там зерно перегружали на баржи. Тяжелая это работа — таскать многопудовые мешки на спине. Согнувшись почти пополам, нужно пройти по узенькой сходне, по доске, перекинутой с берега на баржу, высыпать зерно в трюм, вернуться с пустым мешком к телеге и снова взвалить на плечи полный мешок. И еще раз, и еще…

«Тяжелый мешок, тата?»

«Тяжелый».

«Ты весь вспотел».

«Вспотеешь».

Один мешок, два мешка… десять мешков… двенадцать… Солнце еще не над головой, а до вечера — боже ты мой, сколько еще до вечера! Часов у нас нет, как, впрочем, нет и зеркала.

Мама — она никогда не смотрелась в зеркало, никогда не видела себя в зеркале, не знала, как она выглядит, хотя, может быть, и знала, возможно, и видела себя, если смотрелась когда-нибудь в чистую воду какого-нибудь пруда, но в наших местах все пруды мутные, илистые, и над ними вьются тучами комары.

«Ты устал, тата…»

Отец смотрит на меня как-то необычно, такого взгляда я у него еще не замечал. У нас в семье не привыкли к ласкам. Почему же я назвал отца «тата»?

«Устал, — отвечает он. — Вот подрастешь немножко и тоже будешь уставать».

Я улыбаюсь, хотя и чувствую, что улыбка на моем бледном лице выходит какая-то кривая. Улыбаюсь и отвечаю:

«Это еще не скоро будет, я и ходить-то стал совсем недавно».

«Но и не так долго, как ты думаешь. Время идет быстро. Время — оно идет быстрее всего».

«Можно я выкупаюсь в Дунае?»

«Купайся. Купайся сколько хочешь, только будь осторожен, смотри не утони».

Быть осторожным и не утонуть — это было единственное назидание отца. Смотри не утони! А я и не собирался тонуть. Раздевшись догола, я бросался в Дунай, погружался на дно, потом выныривал на поверхность и плыл подальше от берега. Никто не обращал на меня внимания, никто не тревожился, что со мной может что-то случиться. Плавать я умел, но быть осторожным все-таки не мешало. Дунай течет быстро, возможно, так же быстро, как и время, и водоворотов в нем много, так же как и в жизни. Если тебя подхватит течение и унесет — пропадешь, затянет в водоворот — тоже пропадешь. Ну и что! У отца с матерью много детей, да и сами они еще молодые.

Незаметно, совсем незаметно бежало для меня время, пока я бултыхался в воде. Медленно, совсем медленно текло время для отца и других крестьян, грузивших зерно на баржи. Но это только так говорят. На самом деле для всех нас время текло одинаково быстро и одинаково быстро прошло. Весна сменяла лето, за осенью следовали зимы, и потом вновь за весной шло лето, за осенью — зима.

Для мамы тоже очень быстро протекло время. Она была почти девочкой, когда бабка из Кырломану просватала ее за Раду Окяна из Стэникуц. За два года мама родила Раду Окяну двоих детей. И вдруг Раду умер. Вечером он лег спать совсем здоровым, а утром… утром соседский мальчишка уже дергал веревку колокола, а мама глядела на покойника и не могла поверить, что этот страшный покойник, этот несколько дней не брившийся мужик и был ее мужем. Ей хотелось плакать, но глаза ее пересохли, хотелось причитать, но у нее отнялся язык.

Похоронив мужа, она вернулась в Кырломану к бабушке. Но вскоре она вторично вышла замуж, уже за моего отца. И пошли у нее другие дети, один за одним, один за одним — то девочка, то мальчик, то девочка, то мальчик, пока они не заполнили весь дом.

У каждого свое счастье. У каждого своя жизнь.

А что такое счастье? Что такое жизнь? Что это такое, жизнь?

Счастья у мамы не было. А жизнь — что же, ее жизнь оборвалась четыре дня назад. Четыре дня назад мама еще жила. Она трудилась, она рожала и растила кучу детей, она заботилась, чтобы отец всегда ходил в чистой одежде, возможно, она и любила его по-своему, робко и молча. А может быть, и не любила, как не любила она и Раду Окяна.

«Мария, Мария… как я любил тебя, Мария!..»