Как я отыскал Ливингстона

— Нет. Я покушался идти туда, но вожди племен обобрали меня так же, как Буртона и Спика, и у меня не осталось нужного количества платьев. Если бы я пошел туда, я не мог бы идти в Маниуэму. Центральная линия орошения самая важная, а это — Луалаба. Сравнительно с ней, вопрос о сообщении между Танганикой и Альберт Ньянцей не имеет никакого значения. Большая линия есть река, вытекающая под 11° юж., я шел по ней на 7° в северу. Чамбези, как называют ее самую южную оконечность, орошает широкую полосу страны к югу от южных источников Танганики, она должна быть потому самою важною. Я сам не имею ни малейшего сомнения в том, что это озеро есть Верхняя Танганика, а Альберт-Ньянца Беввера — Нижняя Танганика. Они соединяются друг с другом рекой, протекающей от Верхней к Нижней. Мое мнение основывается на отчетах арабов и опыте с водными растениями, которые я пустил по течению, но я об этом никогда много не думал.

— Хорошо, если бы я был на вашем месте, доктор, я исследовал бы этот вопрос, прежде чем оставить Уджиджи и разрешил бы все сомнения на этот счет. Во всяком случае, уходя отсюда, вы не должны возвращаться тою же дорогою. Королевское географическое общество придает большое значение этому предполагаемому соединению и считает вас единственным человеком, могущим разрешить этот вопрос. Если я могу услужить вам чем-нибудь, вы можете располагать мною. Я пришел в Африку не в качестве исследователя, но все-таки живо интересуюсь этим вопросом и очень охотно сопровождал бы вас. Со мной около 20 человек, умеющих грести; у нас целый запас ружей, платьев и бус; если бы мы могли достать от арабов лодку, дело устроилось бы очень легко.

— О, мы достанем лодку от Саида-бин-Маджида. Этот человек был всегда добр ко мне; если между арабами был когда-нибудь джентельмен, то это, конечно, он.

— Таким образом, дело решено, и мы идем.

— Я готов, если вы согласны.

— Я в вашем распоряжении. Разве вы не слышали, как мои люди называли вас „большим господином“, а меня „малым господином“? Малый господин никогда не может повелевать.

В это время я совершенно узнал Ливингстона. Не может быть человека, который пробыл бы долго в его обществе и не узнал бы его совершенно; в нем нет никакой хитрости, и он в глубине души такой же, каким кажется с первого взгляда. Я надеюсь, что не оскорблю никого, описывая характер и открытия; я просто высказываю мнение о человеке, как я его видел сам, а не как он рассказывал о себе — как я его знаю, а не как слышал об нем.

Я жил с ним от 10-го ноября 1871 г. до 14 марта 1872 года, видел его образ действий в лагере и в походе и почувствовал к нему самое глубокое удивление.^{6} Лагерь самое лучшеё место для обнаружения слабостей человека — если он упрям или легкомыслен, он наверно выкажет это. Очень может быть, что Ливингстон почувствовал бы скуку с неподходящим товарищем. -

Я знаю, что со мной бы это случилось, если бы его характер был до такой степени не прям, что с ним невозможно было бы путешествовать. Мне случалось встречать людей, в обществе которых я чувствовал себя скованным, и я всегда считал долгом самоуважения избавиться от них, как можно скорее. Моя натура никак не могла бы примириться с совершенно неподходящей к ней. Но характер Ливингстона вызвал во мне глубокое уважение, необыкновенный энтузиазм и самое искреннее удивление.

Доктору Ливингстону около шестидесяти лет, хотя теперь, когда он поправился здоровьем, ему не кажется больше пятидесяти лет. Его волоса до сих пор сохранили каштановый цвет, только на висках проглядывает по местам небольшая проседь, зато усы и борода совершенно седы. Карие глаза отличаются необыкновенным блеском, взгляд их напоминает сокола. Только зубы выдают его лета — суровая пища Лунды опустошила обе челюсти.

Телосложение обличает крепкое здоровье, рост несколько больше среднего, спина слегка согнута. Походка у него твердая, но несколько торопливая, как у уставшего или через силу работающего человека. Он обыкновенно ходит в мореходной фуражке с полукруглым козырьком, известной всей Африке. Платье, в котором я его увидел в первый раз, носило следы штопки и починки, но было безукоризненно опрятно.

Меня уверили, что Ливингстон отличается мизантропическим, склонным к сплину темпераментом; некоторые говорили даже, что он болтлив и ворчлив, что он совершенно изменился и ничем не напоминает прежнего Давида Ливингстона, известного людям за святого миссионера; что он не делает никаких заметок, или его заметки может читать только он один, говорили даже перед моим отправлением в центральную Африку, что он женился на африканской принцессе.