Как я теперь живу

Тропинка сливается с извилистой мощеной дорогой, узкой, двум машинам не разминуться. Дорога уходит круто вниз, высокие холмы по обеим сторонам поросли колючим кустарником, идешь, словно по дну глубокой траншеи, накрытой сверху серой крышкой — небом.

Из кустов выпархивают птички, чирикают, попискивают. Удивляются, что мы тут делаем, — похоже, мир окончательно одичал и никого, кроме птиц, тут давно уже не было. Нам совершенно не нравится эта дорога — слишком открытая. Если кто-то проедет, спрятаться некуда, карабкаться на высокий склон — сомнительное удовольствие. Тревожно, конечно, но в глубине души все равно приятно, что мы ДОКУДА-ТО почти добрались.

Сверяюсь с картой, еще миля, и Кингли. Но если навстречу не попадется вежливый полицейский или дружелюбная молочница, как мы узнаем, куда сворачивать к ферме «Гейтсхед»?

Проходим еще четверть мили и натыкаемся на дюжину пустых домов с заколоченными окнами. На дороге указатель на Кингли, Хоптон и Аслит. Продолжаем шагать вперед — что делать, остается надеяться на лучшее. И тут — бывает же такая удача — на следующем повороте деревянный столб с полустертой надписью. Гейтсхедская аллея. Мы с Пайпер только что бегом не припустились.

Даже думать не хочется о том, что будет, когда мы доберемся до фермы. Стараюсь успокоиться, но куда там. Надежду не унять. Сердце колотится в груди, да и Пайпер раскраснелась не на шутку.

Еще полмили. Вдруг это неправильная дорога? Все равно идем — что еще остается. Вот наконец указатель, ворота и пара здоровенных машин вроде молотилок — похоже, их бросили прямо посреди работы. Тут мои надежды окончательно рушатся, меня охватывают мрачные предчувствия. Проходим в ворота — ох, не нравится мне все это.

С дороги пока особо ничего не разглядишь, только над фермой кружатся тучи птиц. Мы продвигаемся с осторожностью, пока не доходим до поворота. Видим огромный амбар. Вокруг ни живой души. Как же мне хочется сделать отсюда ноги. Чтобы сообразить, почему тут столько птиц, вундеркиндом быть не обязательно.

Я уже не раз воображала, что буду делать, если ферму захватили Враги и держат Айзека, Эдмунда и всех остальных в плену. Только бы были живы. О самом плохом думать нельзя. Целую неделю топать, да на таком голодном пайке, как у нас, да с такими жуткими мыслями, — это же вообще свихнуться можно.

Но выбирать новости по вкусу не всегда получается.

На минуту представьте себя на нашем месте. Вокруг ни души, тоскливый серый сентябрьский денек. Где животные, где люди, где бурлящая трудовая жизнь? Ничего подобного, ни следа людей. Зловещая тишина. Все замерло, только миллионы ворон следят за нами с земли, а в воздухе парят еще какие-то огромные черные птицы.

И тут мы замечаем лис.

Какие они красивые, элегантные, откормленные, с яркой оранжево-красной шерсткой. Узкие умные мордочки, и сперва я даже не удивилась, почему их так много и почему при виде нас они не разбегаются.

А зачем им разбегаться? Тут просто рай земной. Мертвечина на каждом шагу. В нос шибает чудовищная, невероятная вонь. Когда говорят про запах смерти, поверьте мне на слово — иначе никак не опишешь это едкое и гнилостное зловоние, такое кошмарное, что нутро сразу выворачивает наизнанку. И если ты еще хоть что-нибудь соображаешь, то все твои чувства хотят вырваться наружу и пуститься наутек. А поспеет за ними тело или нет — без разницы. Лишь бы не думать, чем это воняет.

Я так долго шла, что уже не могу остановиться. Ноги сами несут. Еще пара шагов, и я понимаю, что тела человеческие. Мороз по коже. Не закричать, не заплакать.

Заледенела.

Птицы клюют мертвые лица, проклевывают кожу, отрывают от костей полоски багровой плоти. Машу неистово руками, птицы взлетают в воздух на пару секунд. Проверяю каждое тело, вернее то, что от него осталось. Слишком большое, слишком маленькое, одежда неподходящая, значит, точно не Эдмунд, точно не Айзек, точно не Осберт.

Тела, тела, множество тел.

Всего семнадцать, насколько могу судить, и только одного я, кажется, знаю. Я почти уверена, что это доктор Джеймсон. От вида знакомого человека — мертвеца — впадаю в страшную панику. Ноги дрожат ужасно, сажусь на корточки прямо в пыль. А не то свалюсь.

Одно за другим.

Одно за другим осматриваю каждое тело, уверенно и методично проверяю, мертв ли, смотрю, молодой ли. Одно за другим тела оказываются чужими. Того, кого я больше всего боюсь сейчас увидеть, нет.

Тела лежат повсюду, похоже, люди пытались убежать, скрючиться, спрятаться, заслонить собой кого-то. Если лицо еще можно рассмотреть, на нем застыла гримаса ужаса и страха. Рты раскрыты, а глаз и губ уже нет. Пытаюсь отгонять лис от мертвых тел, ношусь в ярости как сумасшедшая, но они на меня и внимания не обращают. Если пнуть посильнее, отходят на несколько шагов и тут же возвращаются. Снова вцепляются в мертвую плоть. Смотрят на меня равнодушно, похоже, догадываются, как мне самой страшно.