Как я теперь живу

Всего девять мужчин, три женщины и пятеро детей. Одна девочка, меньше Альби, убита прямо в объятиях матери. Женщина довольно молодая, и она, и две другие полностью одеты — одежда грязная, заляпанная кровью. Похоже, того, что на войне нередко случается, тут не было, только хладнокровное убийство беззащитных людей.

Я точно не знаю, когда именно они умерли. Довольно давно, я думаю, внутренности уже начали разлагаться, а вороны и лисы успели созвать на пир всю окрестную родню и друзей.

В запертых, набитых до отказа загонах коровы и телята, никак не меньше сотни. Животных так давно не кормили, что почти все уже сдохли. Лишь несколько коров еще стоят или лежат и глухо стонут — даже не стонут, а натужно, со свистом дышат. Подхожу поближе — туча птиц взвивается в воздух и тут же садится обратно. И клюют, клюют, дерутся за лучшие кусочки. Теперь еще и крысы выползают из мертвых туш. Лисы рвут гниющие внутренности, терзают рваные шкуры. Всё! Если не убегу немедленно, начну орать в голос — так и буду орать, не переставая.

Бегу, пыхчу. Паникую. Где Пайпер? Где же она? Воплю, ПАЙПЕР, ПАЙПЕР, ПАЙПЕР! На одном дыхании, не дожидаясь ответа. Но ее нигде нет. Впадаю в истерику, страх накатывает волнами. Тону в собственном страхе. Обежала всё, остался только амбар. Мчусь туда. Она тут, стоит на коленях и молча плачет, по щекам текут слезы. Обнимает какую-то животинку. В жизни бы не догадалась, кто это, если бы не услышала тоненький звук — динь. Весь в навозе, отощал так, что жизнь в нем еле теплится. Слишком долго его не кормили, глаза уже подернулись тусклой пленкой. Но узнал меня и Пайпер и — откуда что берется? — слабенько-слабенько трется младенческими рожками о ее колени. И колокольчик позвякивает.

Динь.

Он так ослаб, что не может встать, ему так плохо, что даже воду, принесенную Пайпер, не пьет.

Тогда я покрываю его мешком из рогожи и стреляю прямо в голову.

Теперь надо отвести Пайпер домой.

Разбивать лагерь совершенно не хочется. Идем по дороге, торопимся изо всех оставшихся сил. Заслышав шум грузовика, прячемся в кустах. Все успокаивается — снова выходим на дорогу.

Впрочем, до спокойствия далеко. То и дело появляются люди с факелами, раздаются выстрелы, мимо довольно часто проезжают грузовики — но после сегодняшнего нам уже даже не страшно.

Продвигаемся ужасно медленно.

Мы почти не разговариваем, я просто держу Пайпер за руку и снова и снова говорю ей, как ее люблю, — не словами, но биением крови, пульсом, теплом моей ладони. Поначалу пальцы Пайпер безвольные и холодные, словно мертвые, но постепенно она оттаивает. Проходит час, другой, и она уже цепляется за мою руку, сначала совсем слабенько, но постепенно все сильнее. Так я понимаю, что в ней еще теплится жизнь.

На закате небо яснеет, теперь оно оранжевое с серыми и розовыми разводами. Становится холоднее, зато луна яркая. Заворачиваемся каждая в свое одеяло и продолжаем шагать. Со всеми этими остановками, попытками спрятаться и иногда немножко отдохнуть добираемся до нашей заброшенной деревни только к концу ночи, еще до рассвета. Проходим мимо паба, мимо деревенского магазинчика и начинаем карабкаться по знакомому пологому холму прямо к дому. Я думала, вокруг будет пусто и мертво, но живая изгородь вдоль дороги полна жизни — ягоды, цветы, птичьи гнезда. Наверно, мне следует смотреть на мир чуть-чуть оптимистичнее, да только я не могу. Похоже на прежнюю жизнь, такую недавнюю и такую далекую. Чудесная была жизнь — помнить-то я помню, а вот почувствовать ничего не получается.

Такая уж я стала — ничего больше не жду, ни хорошего, ни плохого.

Дом на вид заброшен, ни света, ни звука, даже от медово-желтого камня стен веет забвением. Старый джип стоит там, где мы его оставили, когда кончился бензин. И никаких признаков жизни.

Правда, и никаких признаков смерти.

Хотелось бы мне сказать, что сердце мое воспарило при виде старого дома. Но, увы, не воспарило. То, что осталось от сердца, уже не плоть и кровь, а свинец. Или камень.

Велю Пайпер оставаться снаружи, она садится, сгорбившись, на землю, закрывает ладонями лицо. Сама крадусь тихонько, осматриваюсь, но сил проверять каждую комнату нет, так что я сразу направляюсь в кладовку. Там на самой нижней полке остались банка томатного сока, банка горошка, банка супа и стеклянная банка с чатни. Не совсем то, что мечтаешь найти в кладовке, умирая от голода во время войны, но все же еда. Пробиваю дырку в жестянке с соком и протягиваю Пайпер. Она жадно пьет, а потом передает банку обратно.

Постепенно рассветает, и мы тихонечко, измученные и израненные, пробираемся в овчарню.

Тысячи, сотни тысяч, миллионы мест в Англии, возможно, не затронуты войной. Наверняка есть такие медвежьи углы, куда и в мирное время народ не заглядывает — незачем. Дно озера, вершина дерева, далекий луг. Такие места просто не замечают, их проскакивают, даже не потрудившись испоганить.