Как я вернулся в отчий дом и встретил сингулярность

Этот чёртов шпионский ящик, он обманул его. А Жора, каков же дурак, повёлся на этот его жалостливый вид, будто щенка израненного домой принёс. А вознаграждением за добрый жест этот, как он посчитал, отчего-то должны были стать некие мрачные тайны, в которые на самом деле, никакого тайного знания и в помине не было. Реальность скучна, как хлебный мякиш. Все эти люди, головы и тела которых бесконечно мельтешили в кадре, вели самую обычную, заурядную жизнь, которую даже если бы Жоре и не удалось подсмотреть, то он бы наверняка смог её придумать своими обычными, зарядными мозгами. Эти неудачники, они заставили его напрасно позабыть об ужине. Непонятно из чего слепленные тефтели, остававшиеся в гостиной, наверное, они уже заледенели, успев при этом пропитать своим жирным запахом всю квартиру, внутренности которой пока ещё были, к счастью, скрыты от постороннего наблюдателя. Но не вопрос «когда?» волновал Дворового, а вопрос «кто?» занимал его разум. Кто мог быть тем наблюдателем, так бесцеремонно вторгшимся в обыденное существование маленького, неприметного люда, населявшего эту бетонную коробку, стены которой оказались сильно тоньше, чем наверняка тут все думают. Бог ли, человек ли всё это творит. И из каких таких побуждений: добрых или злых? Тут и двумя вариантами не отделаешься.

Как-то в юности Дворовой прочитал рассказ про странную брешь в телефонной связи. Будто бы все жильцы одного дома стали слышать телефонные разговоры друг друга, просто снимая трубки и никому притом не звоня. И вот однажды, к возникшему там стихийному многоголосью подключился таинственный инкогнито. Он сразу же всех очаровал, а затем, пожелав удачи в делах, испарился, будто и не было его вовсе. Это был однозначный хэппи-энд той истории. Таковым видел её финал Жора в то время, когда только-только усы у него едва стали пробиваться. Теперь же, учитывая всю странность произошедшего с ним лично, концовка того рассказа уже не выглядела столь обнадёживающей. Что если автор его поведал читателю о начале апокалипсиса? О его зачаточной стадии. О том, каким удивительным, приятным и даже сладостным может быть его приход. Диабет ведь может развиться от одной конфеты. Гниющая свалка в десяток гектаров может разрастись из одной обёртки той конфеты. А чудовищный пожар может разгореться от одной искры, зародившейся от нечего делать где-то между этажными перекрытиями торгового центра, который ты кормишь каждые выходные, пытаясь накормить купленными там конфетами себя. И никто ни на что при этом повлиять не в силах, если словам Жориной начальницы верить. Похоже, иногда вещи случаются просто потому, что случаются. И никто в этом не виноват. Никто либо все сразу. А может, ни то, ни другое. Может, это только мы так думаем, что они случаются, а на самом деле всё давно уже произошло.

А что, например, могло произойти с Софьей Васильевной, которая, не исключено, что по-прежнему находилась где-то в этом доме? Только Дворовой о ней подумал, как панораму разума его заполонил вновь её широко распахнутый рот, который иногда она, впрочем, прикрывала, чтобы нашептать что-то легкомысленное и безнравственное на ухо не Жоре, а какому-то пройдохе из соседнего подъезда. Дворовой искренне желал, чтобы всё это так и осталось лишь его кошмарной фантазией. В столь позднее время женщине этой следовало бы расхаживать по своим апартаментам и спорить со своим деспотом-мужем. Так наверняка и было.

Но она всё ещё могла быть здесь. Где-то совсем близко.

И она была.

В семнадцатой квартире. Всё это время она была там. До чего же мерзко, но в то же время волнующе было это ему, Дворовому осознавать. Софья Васильевна сидела на кровати в одной только, похожей на мужскую, рубашке и ела йогурт. Худая, длинноногая, с небрежно прибранными назад волосами, то и дело спадающими на плечи. Такая непривычно нежная, она сидела и что-то говорила, пока через неё туда-обратно пробегала чья-то серая тень.