Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы

В приведенных эпизодах я по преимуществу выступаю в роли благоговеющей. Напрашивается вопрос: а что же, перед Вадимом Эразмовичем Вацуро и его соавтором Максимом Исааковичем Гиллельсоном я не благоговела? Оба, каждый порознь, позвали меня участвовать в замечательных издательских предприятиях. Вацуро предложил мне готовить с ним вместе сборник «Французская элегия XVIII–XIX веков в переводах поэтов пушкинской поры» (он вышел в «Радуге» в 1989 году). Главная роль была, конечно, у Вадима Эразмовича: он составил список элегий, переведенных русскими поэтами, и откомментировал их, а я комментировала соответствующие французские оригиналы и даже получила от Вадима Эразмовича комплимент (не знаю, насколько заслуженный): якобы, прочтя мою вступительную статью, он наконец понял, что такое перифрастический стиль. А Гиллельсон (которого пятилетний Костя, слыша, что мама поминает то его, то Бальзака, переименовал в Максима Бальзаковича) хотел, чтобы я участвовала в комментировании некоторых материалов из пушкинского «Современника», факсимильное издание которого он готовил для издательства «Книга». Но до тех пор, пока папа занимал там пост главного редактора, мое участие было немыслимо: папа такой семейственности позволить не мог. Решили начать работу, а ближе к делу решить, как меня «замаскировать». Но тут – что называется, не было бы счастья, да несчастье помогло – в 1984 году папе исполнилось шестьдесят, и директор издательства, страшно ревновавший к славе Мильчина как автора книг о редактировании (хотя тогда их было гораздо меньше, чем стало потом), поспешил «выдавить» его на пенсию. И я смогла три года спустя опубликовать примечания к парижским хроникам моего любимого Александра Ивановича Тургенева, статьям князей Петра Борисовича Козловского и Петра Андреевича Вяземского и даже Пушкина, не прячась ни под какой маской. Сейчас бы я все это, конечно, откомментировала в десять раз подробнее. Впрочем, и без этого наши комментарии не влезали ни в какие издательские рамки, и редактор книги Александр Евгеньевич Тархов всячески настаивал на разных сокращениях, а мы роптали и мучились. Плод этих мучений – инскрипт на подаренном мне втором издании книги Вацуро и Гиллельсона «Сквозь умственные плотины», который сочинил Максим Исаакович: «Дорогой Вере Аркадьевне Мильчиной. Вихри враждебные веют над нами, / Тархов-редактор бельмом на глазу! / Ввысь вознесем филологии знамя, / Выстоим смело в грозу. 29.Х.86». А еще Гиллельсон дал мне полезный совет, которому я следую до сих пор. Мы с ним обсуждали, как писать составные имена французов (типа Жан Луи Эжен) – через дефис или отдельно. И он сказал твердо: «Выберите какой-нибудь один вариант и следуйте ему всегда, уже больше не раздумывая. Это сильно облегчает жизнь». Я выбрала вариант с дефисами и с тех пор награждаю ими подведомственных мне французов всегда, нисколько не раздумывая, – и всегда при этом с благодарностью вспоминаю Максима Исааковича.

Тот факт, что я была соавтором таких ученых, я до сих пор, по прошествии трех десятков лет, воспринимаю как чудо и почетную награду. Но оба, каждый по-своему, были люди с таким чувством юмора, что благоговеть перед ними как-то не получалось. Получалось радоваться общению и совместной работе.

О словах и словечках

«Из бабушки»

Конечно, моя московская бабушка Полина Михайловна, мама моей мамы (та, что помогала мне перепечатывать Булгакова и Ходасевича), не может сравниться со знаменитой бабушкой Мазеля, прославленной в устных рассказах ее внука Льва Абрамовича Мазеля, сохраненных Александром Константиновичем Жолковским. Но ее речь была пересыпана цитатами, которые я слышала с детства, и они вошли в мою речь. Поэтому мне хочется их вспомнить и разобраться в их источниках. Некоторые из них очевидны, но некоторые – совершенно загадочны не только для меня, но и для гугла.

Из очевидных: Агнивцев («Ах, лейтенант! Что вы? Рыбу – ножом?!») и Саша Черный («Царь Соломон сидел под кипарисом И ел индюшку с рисом. У ног его, как воплощенный миф, Лежала Суламифь»; «В дворянской бане во вторник Уже намекали довольно прозрачно про вас и про Розу, Их счастье, что я из‐за пара не видела кто»).

Потом оперетта Оффенбаха «Перикола» – та, которая «готова, готова, готова». Когда я, уже взрослая, возвращалась из гостей, бабушка непременно спрашивала: «Какой обед вам подавали? Каким вином вас угощали?»

При столкновении с кем-то или чем-то непонятным говорилось: «Он девочка? Он мальчик? Он юный пионер».

А при описании чьего-то подхалимажа: «За ваших львят, за вашу львицу». Я как-то очень привыкла, что это «из бабушки», и только позже сообразила, что это вовсе даже из Сергея Михалкова. Но бабушка цитировала его вовсе не потому, что любила, а просто к слову приходилось.

При встрече я слышала от бабушки: «Откуда ты, прелестное дитя?» (из «Русалки» – скорее всего, не непосредственно из Пушкина, а из оперы Даргомыжского).