Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы

Один из самых удивительных ответов на этот вопрос я слышала от своего большого друга Алексея Михайловича Пескова (1953–2009), филолога и прозаика, исследователя творчества Баратынского и автора абсурдистских рассказов из жизни тараканов, великолепного лектора и блестящего мистификатора. Если заходила речь о чьей-то национальной принадлежности, Песков гордо объявлял: «А у меня сестра бабушки была еврейка». В течение нескольких секунд ошарашенный собеседник переваривал эту информацию, мало вязавшуюся с обликом самого Алексея Михайловича, а потом спрашивал: «А бабушка?» – «А бабушка нет», – отвечал Песков с сожалением.

Стою со значением

Одна сокурсница рассказывала о своей педагогической карьере: «Ну, сначала учила французскому в педагогическом. Студентки в основном девушки. Стою у доски, ничего не чувствую. А потом перешла в Институт военных переводчиков. Совсем другое дело. Стою у доски – со значением!» Будущие военные переводчики были все как один мужского пола.

…на журнале «Советский воин»

А другая сокурсница очень проникновенно рассказала, как она, переволновавшись после сложного экзамена, пошла в кино на кинофильм «Подсолнухи» (советско-итальянский! С Софи Лорен и Марчелло Мастроянни!) и – начала плакать уже на журнале «Советский воин» (для молодого поколения: перед фильмом показывали не рекламу, которой не существовало, а киножурналы; хорошо, если попадался сатирический «Фитиль», но чаще это оказывались официальные «Новости дня» или упомянутый «Советский воин»).

Военное дело

Кстати о воинах. Военное дело я на филологическом факультете МГУ изучала четыре года: один год был отведен общей военной подготовке и три года – военному переводу с французского и на французский. Нас даже однажды возили в какую-то подмосковную дивизию, где мы должны были выстрелить из пистолета. То-то радость была для солдат: привезли к ним сотню девиц, которые этот пистолет, как правило, и в руках-то удержать не могут. Что осталось у меня в памяти от этих четырех лет обучения? Ровно две вещи. Как однажды Оля Гринберг, отвечая на вопрос о составе батальонов и рот, сказала так: батальон состоит из рот. Потом подумала и продолжила: а рота состоит из батальонов. И еще как молодой капитан, только что вернувшийся из Алжира, просвещал нас относительно формы одежды мусульманских женщин: они носят просторные шаровары, потому что каждая из них в любой момент может родить пророка, и нужно заранее позаботиться, чтобы он не упал на землю и не ударился. Вот и все мои военные познания! А ведь после четвертого курса нам даже присвоили звание лейтенантов! И потом, кажется, повысили до старших лейтенантов.

Передарить или недокупить?

Оля Гринберг, моя любимая подруга и сопереводчица, многократно упоминаемая на этих страницах, очень любила дарить подарки. По этому поводу она даже сформулировала свой жизненный принцип: «Лучше передарить, чем недокупить». А когда она что-нибудь выбирала в магазине, я всегда вспоминала вердикт одного ее давнего приятеля: «Выбирай скорее, все равно пожалеешь».

И еще одно прекрасное Олино выражение, которое я очень часто вспоминаю, когда занимаюсь переводами. Про французское слово, для которого было трудно найти русский эквивалент, Оля говорила: «Это слово значит не то, что хочется».

Переводческий оптимизм

А вот выведенная исключительно из слов проницательная интерпретация моего собственного характера, которую произвел один из участников переводческого семинара. Обсуждали фразу перевода, в которой были такие слова: «…над цветками боярышника, наполовину спрятанными под колышущейся оборкой вон того легкого чепчика из шелкового кружева». Я предложила вместо «наполовину спрятанными под» написать «выглядывающими из-под». На что один из «семинаристов» немедленно отреагировал: «Значит, вы оптимист».

Оптимизм у меня, впрочем, не только переводческий. В 1964 году, когда я училась в четвертом классе, сосед по парте подарил мне шариковую ручку, которую его папа привез из Йемена, где работал врачом. Шариковая ручка в 1964 году была примерно то же, что сейчас последняя модель айфона. Пожалуй, даже круче. Плохо было одно: ручка отказывалась писать. Кто-то надоумил меня, что в ней, наверное, высохла паста, но если положить ее на батарею (дело было зимой), то паста растает и ручка начнет писать. Я сделала как велели и каждый день, возвратившись из школы, навещала батарею и проверяла, не растаяла ли паста. Паста не таяла. Наступила весна, и начал потихоньку таять снег, но паста оставалась тверда и непоколебима. Теперь я думаю, что она исчерпалась еще до того момента, как какой-то предприимчивый йеменец подарил ее русскому доктору, и потому надежды мои были совершенно безосновательны. Я и сама начинала это подозревать, но оптимизм был сильнее. Впрочем, где-то спустя месяца два я все-таки надежду потеряла и ручку выбросила. А может быть, надо было еще немножко подождать?