Как мы пишем. Писатели о литературе, о времени, о себе [Сборник]

– Ничего! – Отец кладет руку мне на плечо. – Не потеряется! Он же на четырех ногах – прибежит!

Щелк… Навеки! А нашелся ли потом этот стульчик – даже не помню, не имеет значения. Главное – он уже в вечности, в словах! И цепочка этих «узелков на память» не прерывается уже никогда. Главное – хотеть, и «твое» точно появится. В 1946-м, когда мы переехали в Ленинград, на Саперный переулок, «это» уже ждало меня, совсем рядом. У соседнего подъезда стояли атланты, и сейчас стоят. Один атлант – как и положено, босой, другой – невероятно! – в высоких зашнурованных ботинках. И я вдруг понимаю, обреченно: «это» – мое. Это было первое, что я решил «опубликовать»: приводил с собой друзей со двора, потом – одноклассников и показывал им ботинки атланта – некоторые смеялись, другие недоумевали: «Ну и что?» Страшно расстроенный, я шел домой… Что ли я эти ботинки на атланта надел? Почему я должен так «подставляться», переживать? Больше не буду… «Нет, будешь! – понимал вдруг, почему-то с восторгом. – Это тебе на всю жизнь, ничем другим ты заниматься не можешь. И ничего лучше этого нет».

Лезь куда-нибудь – и увидишь. Я стою на крыше, сзади садится солнце, на высоком доме напротив – огромная тень! Неужели это я? Медленно поднимаю руки… и тень, занимающая весь дом, делает то же. Мир подчиняется мне, повторяет за мной!

И если надо – спасает. Важно уловить «это» в самом начале – и жизнь будет в сладость. Хотя сперва вроде – она чужая. Помню, как я шел в нелюбимую школу, где ждали хулиганы и злые учителя, мимо высокого белого Спасо-Преображенского собора с часами под куполом – больше я таких соборов не встречал. И вот я уже подошел к школе, надо входить, вот сейчас открою тяжелую дверь – и начнется! С надеждой я поднял глаза к часам под куполом – и увидел, что еще есть пять минут времени, пять минут счастья и покоя! И тут я понял, точнее – почувствовал: есть помощь. И когда ты будешь в волнениях и страданиях – жизнь (или Бог?) всегда даст тебе пять минут передышки, чтобы ты почувствовал: мир – и себя. И тут же я осознал и другое: ответственность. Цени эти пять минут и не упускай. Но если начнешь наглеть и требовать двадцать минут «форы», потом – шестьдесят, потом девяносто – тихий «попутный ветер» исчезнет – никакой помощи тебе словно и нет! Большинство так и считает – упустив блаженство или забыв его, – требуя невозможного.

Уже есть что сказать, а значит – стоит научиться писать. Брезжит цель. А без стимула – жизнь твоя не пойдет. Помню, отец почему-то встречает меня, я сбегаю по широкой мраморной лестнице и открываю на его широком колене – тетрадку. Там, на разграфленной странице, написано мной: «ЛЫЖИ, ЛЫЖИ, ЛЫЖИ» – и под этим – 5. Первая пятерка!

– Молодец! – Отец улыбается. – На лыжах пятерку догнал!

«Это он – молодец! – чувствую я. – Говорит так, что я навсегда запомнил».

Солнце, мороз. Восторг. Я гляжу на часы под куполом: «Спасибо!»

Я уже мог что-то рассказать – но кому? Не этим же хулиганам – про папу. Заплюют. Выйти к людям, из уютной своей «пещеры» – так страшно. Но – необходимо, а то так всю жизнь и просидишь. Иди! Зачем? Я учусь, никому не мешаю… Иди! В ранних зимних сумерках я одиноко стою на школьном крыльце, а дружные ребята, мои одноклассники, гогоча, заворачивают за школьный угол, где окон нет. Сейчас их соединит отважный ритуал курения – а я не курю. Но – иди! Таких бросков через бездну я совершил несколько и ими горжусь. На дрожащих ногах я свернул за угол. Маленькие негодяи, увидев меня, застыли с незажженными еще папиросами в озябших пальцах. Появление директора Кириллыча, я думаю, меньше б ошеломило их. Директор изредка набегал сюда, и набеги его были ужасны, но понятны. Но я-то зачем? Как им объяснить? Первым, как и положено, среагировал наш классный вождь, второгодник Макаров. Спасибо ему.

– Гляди-ка, наш умный мальчик закурить решил! Папиросу дать?

– Да, – выдавил я.

Все хохотнули. Но под свирепым взглядом вождя умолкли… Чего ржете? Представление еще впереди! Как бы умело и привычно склонив голову, я прикурил, втягивая воздух в папиросу, от огромного пламени, протянутого Макаровым в грязной горсти. Руки его просвечивали алым. Папироса сначала слегка обуглилась, потом загорелась. Я с облегчением выпрямился. Вдохнул, сдержав надсадный кашель, выдохнул. Дым! Как у людей! Скорей бы они про меня забыли, занялись бы собой – для первого раза хватит с меня! Нет. Не хватит! Дул порывами ветер, летели искры. Все напряженно ждали от меня чего-то… и я не подвел! Почему-то все сильней пахло паленым. Сперва все переглядывались – потом радостно уставились на меня.

– А умный мальчик наш, кажется, горит! – торжествуя, произнес вождь.