Как партия народ танцевать учила, как балетмейстеры ей помогали, и что из этого вышло. Культурная история советской танцевальной самодеятельности

Одним из первых в Москве мой свежеиспеченный опус получил научный руководитель моей кандидатской, Валентин Валентинович, у которого я многому научился и продолжаю учиться и в научном, и в человеческом плане. Мнение очень внимательного, глубокого, доброжелательного и ироничного Валентина Валентиновича во многих волнующих меня вопросах остается для меня решающим, и свои наиболее важные для меня публикации я непременно ему привожу. Несколько дней спустя в телефонном разговоре он сообщил мне, что, придя домой, он прочитал книгу сразу — не вставал с дивана, пока не прочел. На похвалу, как всегда, был скуп. Не обошлось без критики, не обошлось без иронии. Помимо прочего, имел место в нашем разговоре и такой пассаж. Имея в виду, что я фигурирую в своих воспоминаниях о детстве в третьем лице, как Мальчик, открыто рассказываю, в том числе, о своих первых сердечных привязанностях и некоторых эротических переживаниях, Валентин Валентинович мимолетно заметил: «Тебе нужно написать продолжение. Назови его так: „Мальчик — сексуальный маньяк“».

Я тогда посмеялся над этой шуткой, да и только. Теперь я думаю, что мой научный шеф в этом высказывании оказался прозорливее, чем я думал, а может — даже чем он сам предполагал. Речь идет не только о недооцененной важности такой проблематики, как роль женщин в жизни ученого. Если в отношении писателей и художников эта тема в художественных, публицистических и аналитических текстах изъезжена вдоль и поперек, то в отношении ученых, в том числе историков, это — непаханое поле. Может быть, когда-нибудь, в глубокой старости, если доживу и не впаду в маразм, я напишу автобиографическую книгу именно с этим названием и посвящением тому, кто мне это название подарил.

Но сейчас я вспомнил об этом московском эпизоде в ином контексте. Пытаясь припомнить и изложить на бумаге случаи из своей школьной и студенческой жизни, связанные с советской художественной самодеятельностью, я внезапно понял, что большинство из них так или иначе связаны с делами сердечными — симпатиями и влюбленностями в представительниц «слабого» пола. По крайней мере, мне мои «самодеятельные» и «хореографические» истории вспомнились сейчас именно в таком ракурсе.

Первая из них относится к осени 1972 года. Мне было тринадцать лет, я был долговязым нескладным семиклассником, неспортивным застенчивым акселератом с первыми прыщами на лбу и пушком на щеках. Я стеснялся своего роста и сутулился, а в классе вынужден был надевать очки, чтобы разглядеть доску. Я был убежден, что девочкам я неинтересен, и их общества не искал, дабы не потерпеть неизбежное фиаско. О том, что сверстницы считали меня привлекательным, я узнал уже по окончании школы. Вероятно, моя холодная вежливость и надменная мина, скрывавшие неуверенность в себе, воздвигали железобетонную стену для любой попытки проявить девичий интерес к моей персоне. Возможно, так и было.

И вот, совершенно неожиданно для меня, я был приглашен на день рождения к однокласснице Ольге, миловидной и уже вполне развитой девочке с весьма посредственными учебными достижениями. Приглашен я был вместе с одноклассником Сашей, который уже упоминался на предыдущих страницах в связи с изготовлением части реквизита для школьного хореографического спектакля его бабушкой-рукодельницей. Саша был мальчиком из интеллигентной семьи, с безукоризненными манерами, точеными девичьими чертами лица, аккуратной стрижкой несоветского образца, тщательно одетый и вроде бы без комплекса неполноценности. В общем, девочкам он очень нравился, и я воспринял приглашение на этот праздник как то, что меня ждут в качестве некоего бесплатного приложения к Саше. Но смиренно пошел.

Праздник этот оказался совсем не детским и для меня совершенно новым и неожиданным. Среди гостей преобладали девочки из нашего класса. Верховодила всем старшая сестра Ольги, смазливая брюнеточка лет пятнадцати-шестнадцати.

После праздничного стола перешли к парным танцам, к чему я был совершенно не готов. Танцевать я не умел. На проигрывателе беспрерывно крутилось несколько песен с только что выпущенной малоформатной дефицитной пластинки вокально-инструментального ансамбля — тоже, кстати, одного из порождений советской художественной самодеятельности — «Цветы», которую, как я узнал десятилетиями позже, принес с собой Саша. Напористая Ольгина сестра избрала меня в качестве своего постоянного партнера (Саша был для нее мелковат). Оказалось, что танцевать очень просто. Ритм я держал хорошо, мы плавно двигались в такт, на ноги партнерше я ни разу не наступил. Я ощущал на своей щеке или плече тепло ее доверчиво прижавшейся щеки, мои руки лежали на ее талии, она предпочитала в медленном танце обхватывать меня за шею, упираясь в меня своей развитой грудью в разочаровывающе жестком, как яичная скорлупа, советском бюстгальтере. Все это волновало и возбуждало, но не заставляло терять голову. Наверное, потому, что для нее такое времяпрепровождение было делом обыденным. Когда что-то отвлекало нас от танца, она спокойно произносила: «Ну вот, только пригрелись…»