Как птички-свиристели

Он дошел до площадки между двумя лестничными маршами; на пыльном подоконнике, у высокого окна с цветным стеклом лежала мертвая оса. Освинцованный переплет отливал алым и темно-зеленым, все вместе наводило на мысли о разворованном церковном имуществе. Солнечный свет превращался в густые разноцветные сумерки, так что в качестве окна это застекленное отверстие было бесполезно, однако, может статься, оно и пригодилось бы, приди вдруг хозяевам охота пасть на колени и помолиться. Том ощутил острую неприязнь жены к жалкой претензии на церковный стиль и вспомнил, как именно из-за окна, придававшего дому величественный вид, и решился на покупку. Почему они не избавились от всей ненужной ерунды несколько лет назад? Жилище требовало света, и хватило бы единственного листа обычного стекла, чтобы рассеялся мрак на первом этаже. Том подыщет стекольщика. Работа здесь несложная, самое большее — на полдня.

В комнате Финна сразу стало понятно: блеклые бежевые стены никуда не годятся. Выкрасить их белой краской под силу даже Тому с его ограниченными возможностями во всем, что касается ремонта. Финн будет помогать. Том пересек холл и открыл дверь их с Бет спальни. Сразу бросились в глаза тяжелые темно-золотые гардины, купленные вместе с домом, сломанное подъемное окно, подпертое книгой, туалетный столик «под чиппэндейл» с потускневшим овальным зеркалом (распродажа в районе Баллард, 94-й год), которым Бет никогда не пользовалась.

Том вернулся в холл и вдруг почувствовал: то ли душа его отделилась от тела, то ли произошло нечто в этом роде, столь же сверхъестественное. В полумраке, на расстоянии приблизительно десяти футов, он отчетливо разглядел себя самого, босиком, в мятой джинсовой рубашке и мешковатых вельветовых брюках. Взъерошенный призрак шел наверх, в рабочий кабинет на третьем этаже, этакий самодовольный тип. Помещение, куда он направлялся, — единственное место с достаточным естественным освещением во всем доме.

Вот призрак поднимается, намереваясь провести еще один день в заоблачных высях.

Ну разумеется, что Бет съехала. Заметь Том раньше то, что видела жена, он и сам бы съехал. Кооперативная квартира — ее сигнал, прекрасно им понятый и до конца расшифрованный. Бет дала Тому возможность ненадолго увидеть со стороны, насколько он ушел в себя и еще гордится этим. Том был потрясен и одновременно испытывал благодарность. Первой мыслью стало позвонить ей и рассказать о своих открытиях — мол, посмотрел теперь на все ее глазами и так… Но лучше показать, чем рассказать. Да, конечно! Том легко спускался по лестнице, переполненный энергией, в голове теснились замыслы, и он вздымался на гребне воодушевления, словно серфингист на высокой океанской волне.

Том остановился напротив злополучного окна. Сквозь выщербленные ромбики цветного стекла ничего не видно, а вычурной конструкции свинцовые средники занимают оконное пространство почти целиком. Пуритане в семнадцатом веке порицали цветные стекла, узрев в них попытку отвлечь всевидящий Господень взор на суетную мишуру. Внезапно Том почувствовал, что мыслит так же, как Кромвель и Коттон Мазер [103]

. Будь под рукой кирпич, он с радостью запустил бы им в проклятое окно.

Больше света!

С наступлением темноты квартиры Беллтауна превращались в частые соты освещенных комнат, каждая из которых дерзко открывалась на всеобщее обозрение. Хотя на окнах, как и подобает, висели жалюзи цвета слоновой кости, их редко задвигали, только в спальнях, поздней ночью. В любой момент можно было увидеть: люди в прекрасной спортивной форме без устали упражняются на беговых дорожках и велотренажерах; на экранах компьютеров открываются электронные странички; в домашних кинотеатрах идут знакомые фильмы; в картонных коробках доставляют пиццу; фигуры, похожие на дирижеров несуществующих оркестров, отчаянно размахивают руками; мужчины ласкают мужчин, женщины ласкают женщин, а иногда — мужчина ласкает женщину. После публичной прелюдии щелкает выключатель, и любовная сцена (а любовью в Беллтауне занимались охотно) тает во тьме, чуть реже — растворяется в беловатой дымке задвигаемых жалюзи.

Поскольку обитатели этих квартир поочередно становились то наблюдателями, то объектами наблюдения, каждый испытывал удовольствие от все возрастающей утонченности ночных представлений. В чем угодно: в горестях и любовных утехах, физических упражнениях и полуночном бдении за компьютером, да и в простых посиделках с приятелем — везде присутствовало четкое ощущение зрительского присутствия, так что в Беллтауне даже серьезные несчастья приобретали профессиональный сценический блеск.