Как птички-свиристели

Том остановился около общественного туалета, установленного властями округа Кинг, посидел некоторое время снаружи на деревянной скамье, что поставили в честь светлой памяти Холли У. Клингман (1938–1997). Тому стало любопытно, будет ли на воздухе сигарета иной на вкус; оказалось — да, вкус и впрямь совсем другой. На сей раз, когда Том глубоко втянул дым в легкие и перед выдохом задержал его на несколько секунд в груди, пяти прошедших лет словно и не бывало. Том Дженвей — истинное волшебство, не иначе — снова стал собой, вернулся домой после долгого житья на чужбине. Окрестный пейзаж словно всколыхнуло свежим ветром, вот та острота восприятия, которой — Том помнил — он обладал раньше. Только в течение всех погруженных в туман лет воздержания она ускользала от него. Том докурил сигарету до самого фильтра, изумляясь внезапной и необычайной ясности, вдруг пришедшей к нему, явившейся нежданным даром.

Теперь прогулка уже не была бесцельной. Том шагал шире, и полы длинного пальто развевались, задевая ноги. Он подумал — впервые за многие месяцы — о своей невозможной, ненаписанной книге, о картонной коробке, до краев наполненной разрозненными мыслями и зарисовками о полиморфной, полифоничной, полицентрической Америке. Беда в том, что в коробке уместились описания тысячи деревьев, но за ними не видно ни проблеска леса, ни намека на него.

— Поберегись, слева! — мимо промчался мотоциклист, затянутый в ярчайший эластик с металлическим отливом и оттого напоминающий диковинное насекомое.

Лишь туристы и люди неопытные осмеливались увидеть Америку в целом. Чик сказал: «Он шутить над Америка» — так оно и получалось. Здесь проявился гений Билли Уайлдера: режиссер обладал одновременно и совершенным, с оттенком европейской учености знанием, и совершенной свежестью восприятия. Если материалам из коробки суждено когда-нибудь стать книгой, Тому понадобится похитить глаза и уши у кого-то значительно более простодушного и в то же время более дерзкого, чем он сам. Придется отвергнуть радиоимидж кроткого профессора, англичанина венгерского происхождения, и для написания произведения найти более интересного персонажа.

Словно вырезанная из черной бумаги и аппликацией приклеенная к небу, какая-то хищная птица парила футах в ста над Топью. Том решил, что это белоголовый орел, но, прищурившись, подумал — нет, краснохвостый канюк. Сначала, приехав на северо-запад, Том могу знать только воробья, скворца и ворону, остальные же птицы, летавшие у дома, были не менее диковинны, странны и экзотичны, чем длиннохвостые тропические попугаи. Том выучил всех, одну за другой, по книжке, как и полагается человеку неопытному. Теперь, заметив дрозда или красноголовую пирангу, он не бросался за биноклем в надежде оставить след в истории орнитологии. С приобретением опыта взгляд, однако, не стал острее. Герой, которого ищет Том, должен быть таким же эмоциональным, каким был он сам в тот день, когда впервые увидел во дворе овсянку. Описал птичку Бет, она сказала — вроде бы нечто похожее упоминается в «Книге откровений».

Том наметил несколько претендентов на искомую роль. Подумывал об Уильяме Коббетте [124]

, выращивавшем брюкву на Лонг-Айленде. Коббетт «откопал кости» Томаса Пейна [125], а вдруг Тому случится откопать для своей книги Коббетта. Может, Фанни Троллоп [126]? Эта «вульгарная напористая дамочка», как о ней отзывался Роберт Браунинг [127]

, с ее прогоревшим «Базаром» в Цинциннати, писала в стиле, превосходно поддающемся имитации. Она самовыражалась многословно, с оттенком снобизма, и результат выходил более забавный, нежели авторша того заслуживала. Или, скажем, Диккенс в «Американских заметках». Том помнил неспешное создание эффекта благоговейного романтического трепета при виде Ниагарского водопада…

Стилизация станет его методом; Том заговорит голосами других.

Он почти слышал их у себя в голове: миссис Троллоп в фуд-корте, Коббетта на фондовой бирже, Диккенса, одетого в сюртук и краги, на подъемнике в Сноквалми. Вот кто будет героями Тома. Он попробует призвать энергичность и заносчивость Англии девятнадцатого столетия, чтобы в какой-то мере уловить и передать энергичность и заносчивость Америки в последние дни столетия двадцатого.

Том закурил новую сигарету. Идея была бесформенна и не выверена, однако чувствовалось: это don'ee

[128], так долго ускользавшая от него. «Тоннели» и «Немногие» начинались и с меньшего. По крайней мере теперь он спокойно может таскать кипы книжек из библиотеки. Надо почитать и менее известных англичан, побывавших в США, — капитана Бэзила Холла [129], например. И капитана Марриэта [130]. Должно быть, есть многие, о ком он и не слышал. Прочитать бы их всех. Прежде чем Том сможет начать работу над книгой, ему самому придется стать туристом — посетителем викторианских литературных достопримечательностей.