Как стать леди

– Он очень дурно воспитан, – пояснила она, – а ума понять, что Уолдерхерст именно из-за этого его терпеть не может, ему не хватает. У него было несколько крайне вульгарных, дешевых любовных связей, он попадал в непростительные переделки. Только настоящий дурак станет оскорблять вкусы того, чье состояние и титул надеется унаследовать, того, кто счел бы своим долгом передать все именно ему. И дело не только в его аморальности. В наши дни никто не может считаться по-настоящему моральным или аморальным. Но если ты без гроша в кармане, то следует хотя бы вести себя пристойно. Все дело во вкусе и манерах. Дорогая моя, у меня самой морали небогато, но у меня прекрасные манеры. Женщина должна обладать такими манерами, которые не позволяли бы ей нарушать Заповеди. Что же касается Заповедей, то их ужасно легко не нарушать! О Господи, да кому нужно их нарушать? Не убий. Не укради. Не прелюбодействуй и все такое прочее. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего… Что это означает? Вранье и сплетни, а врать и сплетничать – это дурные манеры. Если у тебя хорошие манеры, ты просто не станешь «произносить ложного свидетельства на ближнего твоего»…

Так она в своей легкой светской манере и проболтала весь обед – кстати, прекрасно приготовленный и поданный. После чего умело приладила свою маленькую шляпку, расцеловала Эмили в обе щеки и, улыбаясь и кивая своим мыслям, отбыла в легкой карете.

Эмили стояла у окна гостиной и провожала взглядом карету, пока та не свернула на Чарльз-стрит, а затем отвернулась от окна и, оглядев просторную, торжественную, не заставленную мебелью комнату, невольно вздохнула и улыбнулась.

– Она такая умная и такая интересная, – сказала она себе, – но никому и в голову не придет рассказывать ей что-то серьезное и важное, как не придет в голову рассказывать что-то важное бабочке. Откровения нагоняют на нее тоску.

Так оно и было. Никогда в жизни ее светлость не позволяла себе дойти до неприличия казаться особой, с которой кто-то посмел бы откровенничать. Она была достаточно откровенной с самой собой, чтобы еще выслушивать чьи-то чужие признания.

– Боже правый! – воскликнула она однажды. – Это так же неприлично, как пересчитывать чужие морщины!

Когда на следующее утро после возвращения в Полстри леди Уолдерхерст приехала на Псовую ферму, Алек Осборн, помогая ей выйти из экипажа, был неприятно поражен ее необычайно – даже для нее – цветущим видом. На щеках играл нежный румянец, глаза сияли.

– Вы замечательно выглядите, – буркнул он и удивился сам себе: это произошло помимо его воли, он вовсе не намеревался расточать ей комплименты. Эмили Уолдерхерст тоже слегка удивилась.

– Вы тоже выглядите чудесно, – ответила она. – Полстри идет на пользу нам обоим. Вы очень посвежели.

– Я все это время ездил верхом на Фаустине. Помните, я обещал хорошенько ее изучить и обучить, прежде чем позволить вам на нее сесть? Теперь она совершенно готова. Мы можем провести наш первый урок уже завтра.

– Я… Я пока не знаю, – неуверенно произнесла она. – Я вам попозже скажу. А где Эстер?

Эстер лежала в гостиной на софе под открытым окном и выглядела утомленной. Она только что выдержала непростой разговор с Алеком, который закончился чем-то вроде сцены. Чем хуже чувствовала себя Эстер, тем раздражительнее она становилась, а в последнее время и муж ее все чаще срывался и грубил, что ужасно действовало ей на нервы.

В это утро она почувствовала в поведении Эмили что-то новое. Та была непривычно робкой и скованной. Ее детская открытость и непосредственность куда-то делись. Ей отчего-то было неловко, и болтала она меньше обычного. Эстер Осборн подумала, что, похоже, Эмили хочет ее о чем-то спросить, но не решается.

Она привезла охапку великолепных роз из сада и расставляла их по вазам, чтобы порадовать Эстер.

– Как же хорошо было вернуться в деревню, – сказала она. – Когда я на станции сажусь в экипаж, мне всегда кажется, что я снова начинаю жить, как будто в Лондоне я и не жила вовсе. Как же божественно прекрасно было сегодня в розарии в Полстри! Это такое счастье

, бродить среди тысяч великолепных цветов, вдыхать их аромат, смотреть на их склонившиеся прекрасные головки!

– Дороги в отличном состоянии для верховой езды, – сказала Эстер, – и Алек говорит, что Фаустина само совершенство. Вы можете начинать уже завтра утром.

Она проговорила это как бы с трудом, медленно, и выглядела при этом отнюдь не радостно. Впрочем, радость никогда не была частой гостьей на ее лице: слишком много разочарований выпало на ее долю в юности.

Эмили ничего не сказала в ответ, и Эстер повторила свой вопрос:

– Так вы начнете, если погода будет хорошей?