Как уморительны в россии мусора, или FUCKING ХОРОШОУ!

Рядом в застегнутых на все пуговицы рубашке со сбившимся насторону галстуком и в пиджаке, но при этом – в линялых семейных сатиновых трусах, сидел давешний собутыльник, оказавшийся первым заместителем министра внутренних дел, и тупо рассматривал новенькие удостоверение лейтенанта милиции и табельный “макаров” в заводской смазке, принесенные не в меру исполнительными подчиненными. Идиоты-подчиненные успели за ночь оформить все документы, вытащить из постели директора Ленкома, заставить того составить и подписать приказ об увольнении Любимова “в связи с переходом на другую работу”, и поставили в трудовую книжку Жоры две печати: одну, закрывающую его актерскую карьеру, – в театре, другую, открывающую блестящие перспективы на правоохранительной ниве, – в отделе кадров ленинградского ГУВД.

Отступать было поздно.

Причем всем.

В те далекие времена завизированное заместителем министра заявление гражданина с просьбой принять его на службу “в ряды” имело непреложную силу первого закона Ньютона, а крутить бюрократическую машину назад означало подставить и высокого госчиновника, и все руководство ленинградской милиции. Последствия же для попытавшегося бы возмутиться Жоры наступили бы весьма печальные, вплоть до отправки новоиспеченного лейтенанта в психушку.

Так второсортный и сильно пьющий лицедей Любимов, в девичестве – Горелик, неожиданно для себя стал ментом.

* * *

Последним смутным воспоминанием Жоры о проведенном в компании коллег вечере было хоровое исполнение матерных частушек с дежурным по питерскому ГУВД в качестве солиста и с Любимовым в качестве дирижера.

Во всяком случае, до того момента, пока майор не навернулся с табуретки.

Шишка на лбу и “дирижерская палочка” – вилка с наколотым на нее куском жирной селедки, найденная впоследствии во внутреннем кармане пиджака, – являлись тому доказательствами…

Любимов приоткрыл левый глаз и пошарил руками вокруг себя.

Было светло и холодно.

Жора с трудом приподнял правое веко, уперся руками в нечто прямоугольное, оторвал голову от какой-то плоской, твердой и шершавой поверхности, и огляделся.

Взору заслуженного опера открылись голые бетонные стены недостроенного дома, куда его непонятным образом занесло ночью. А, судя по пронизывающему ветру и расположенной примерно на одном уровне с местоположением оперативника кабинки оператора подъемного крана, Жора заседал еще и на одном из верхних этажей.

Любимов посмотрел прямо перед собой, ощупал под собой сиденье шатавшегося стула, убедился, что оно сухое, облегченно вздохнул и опустил глаза.

С иллюстрации в газете “Невское семя”, на которой были разложены замерзшие остатки скудной закуски – вскрытая полупустая банка кильки в томате, два обгрызенных леденца и половинка бублика с маком, – на майора сурово смотрело знакомое горбоносое лицо с черной повязкой на левом глазу.