Следующий вызов – к настоящим психбольным. У девочки – эпилепсия, а у мамы – не знаю точно, что, но знаю, что в психдиспансере на учете.
Про них – знаю, что на учете, а про других – может быть, не знаю, а может, они просто до диспансера пока не дошли.
Участковый врач ежедневно работает на грани. На грани основной проблемы психиатрии. Где норма, где патология? Такая вот прикладная проблема. Простуда и аппендицит – не спрашивает, стоит ли больной на учете.
Часто температура, боль – такое обостряют, такое высвечивают в человеке, что не знаешь, как подступиться к нему. Этих же, своих я знаю.
В квартире есть еще один человек – бабушка. Бабушка у них – художник. Все стены в маленькой однокомнатной квартире увешаны пейзажами. Насколько я понимаю, пейзажи хорошие. И бабушка не выглядит психбольной. Только усталость – старость, которая не видит покоя.
Может, если бы кто помог продать им эти картины, стало бы им легче материально, а то, кроме пейзажей, в доме – вопиющая нищета. Какая-то кушетка под голубым покрывалом, пара стульев. Белье старое, грязное.
У девочки – приступы эпилепсии не частые, она учится в обычной школе. Учится слабенько, но пропускать не хочет, всегда просит скорее выписать. Признаков деградации личности практически нет.
У мамы – есть. Мама неопрятна, в сбившемся набок платке. Многословна. Все, что я говорю, записывает в блокнот.
– Все забываю, доктор, все забываю…
Весь блокнот испещрен непонятными записями. Она пишет на каждом вызове, пишет, пишет…
Я назначаю лечение. Как ни странно, обычно они все покупают и всегда лечат. Я только назначаю – подешевле. Так и ухожу.
Я не знаю статистики. Знаю только, что много у нас больных психических, так много, что ни одна статистика учесть их не может. Больно, грустно.
В своих странствиях по поликлиникам и больницам, в основном по хирургическим отделениям, я много видела разных людей: и больных, и здоровых, и пограничных. Видела и как врач, и как соседка по палате.
Сколько раз сидела рядом с людьми в послеоперационном психозе. Это как раз тот вариант, когда болезнь, наркоз и сама операция вдруг выворачивают человека наизнанку, выплескивая наружу все самое потаенное, все самое грязное, что скрыто в человеческой душе.
Только став верующей, прикоснувшись к безднам человеческой греховности, стала я понимать, что выворачивает наружу послеоперационный психоз. И что, бывает, лежит в нас, «нормальных», ожидая своего часа.
Психоз – не тема для стихов. Извините меня, темы возвышенные.
Квартира прекрасно отделана, дорогая мебель, зеркала, огромный телевизор. Полы затянуты дорогим паласом.
Мамаша молодая, растрепанная, в квартире, извините, бардак. Как будто специально разбросаны кругом всевозможные вещи. Тут же на столе – засохшая, грязная посуда.
Ребенок двух лет, вся кожа в сухих бляшках, сопли – размазаны по щекам. Кашель сухой, навязчивый. Это мой постоянный пациент. Смотрю горло. Язык красного цвета – от чупа-чупса. Этот малыш – аллергик.
В вазе – опять апельсины! Много раз уже разговаривала и убеждала мать, целые лекции читала.
1) Яйцо, рыба, шоколад, цитрусовые, малина, клубника. Все овощи и фрукты красного и желтого цвета. Затем – молоко и молочные продукты. Пух, перо, ковры, кошки, рыбки, собаки, морские свинки.
2) Консультация аллерголога, кожные пробы. Экссудативный диатез, атопический дерматит, обструктивный бронхит, бронхиальная астма.
Если не убрать первого, будет второе, по порядку возрастания или вместе. И почти не бывает исключений.
У нас в вазе – апельсины, в комнате – аквариум и ковры, а мы пьем кларитин, а потом уже и ингалятор нам нужен в лошадиной дозе.
Плачет по нас не только причина духовная, плачет по нас и примыкающая к ней причина материальная. Вот она, смотрит на меня – неумение, нежелание ограничить себя в своих желаниях, а иногда и просто прихотях.
Ведь вместе с ребенком и маме, и папе придется ограничить себя – а не желают! Все, что угодно, купят: дорогие таблетки – но не диета! Не ковры! Не ограничение!