Как взять власть в России?

«Мы продаемся на сдельную работу из-за куска черного хлеба. Нас розгами и пинками приучают к непосильному труду. Мы питаемся кое-как, задыхаемся от пыли и зараженного нечистотами воздуха. Мы спим где попало, на полу, без всякой постели и подушки, завернутые в лохмотья и окруженные бесчисленными паразитами. Рабочему довели заработную плату до минимума. Мы работаем семнадцать часов в день за сорок копеек и нам не по праву выписывают штраф. Везде одинаково рабочие доведены до самого жалкого состояния. Это ужасно! При таких условиях жизни работников невозможно удовлетворить самые необходимые человеческие потребности. Господа! Неужели кто полагает, что мы, работники, ко всему настолько глухи, слепы, немы и глупы, что не слышим, как нас ругают дураками, лентяями, пьяницами? Мы этого не заслуживаем. Неужели мы не видим, как вокруг нас богатеют и веселятся за нашей спиной? Рабочий народ, не получающий никакого образования, смотрит на это, как на временное зло, как на правительственную власть, временно захваченную силой, и ворочащую нас с лица на изнанку. 19 февраля стало для нас одной мечтой и сном! Эта крестьянская реформа – реформа дарованная, хотя и необходимая, но не вызванная самим народом, не обеспечивает самых необходимых потребностей крестьянина. Мы по-прежнему остались без куска хлеба, с клочками никуда не годной земли и перешли в зависимость к капиталисту. Русскому рабочему народу остается только надеяться самим на себя и не от кого ожидать помощи, кроме от одной нашей интеллигентной молодежи. Она одна братски протянула нам руку. Она одна подала свой голос на все слышанные крестьянские стоны Российской империи. Она одна неразлучно пойдет с нами до тех пор, пока поднимется мускулистая рука миллионов рабочего люда и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!»

Алексеева пытались остановить, пытались заткнуть ему рот судьи. В зале суда творилось что-то невообразимое. Арестованных по «процессу 50-ти» приговорили к сибирской ссылке и каторге, Алексееву дали десятилетний каторжный срок и зарезали в Сибири.

Речь рабочего Алексеева, введшая власть в столбняк, была тайно отпечатана народниками, распространена по империи и тысячами экземпляров ахнула по России.

После февральского «процесса 50-ти» в октябре 1877 года грянул крупнейший российский «процесс 193-х», на котором судили ходивших в народ. Обвиняемых разделили и судили по группам. Подсудимые предложили судьям сразу огласить заранее написанный приговор. Отчеты о процессе были тут же запрещены к печатанью в газетах, подробности суда быстро становились известны в российском обществе. 15 ноября 1877 года по поручению народников сквозь жандармские и судебные вопли смог произвести речь великолепный Ипполит Мышкин.

Сын военного писаря и крепостной крестьянки, служивший военным стенографистом, Мышкин после увольнения со службы купил типографский станок в Москве, где печатал книжечки для народного просвещения, большую часть которых запрещала невесть откуда взявшаяся цензура. В июле 1875 года Мышкин в форме жандармского офицера прибыл в сибирский Вилюйск с поддельным письмом: «Выдать государственного преступника Николая Чернышевского поручику Отдельного Корпуса Жандармов Мещерскому для перевозки его на новое местожительство в Благовещенске». Мышкин приехал без двух конвойных унтер-офицеров, это вызвало подозрение, он обиделся, ушел, был пойман и судим в «процессе 193-х», где был объявлен «главным организатором революционного сообщества». Его речь, как и выступление Алексеева, прогремела по России: «Наша цель в том, чтобы создать на развалинах этого строя тот порядок вещей, который бы удовлетворял народным требованиям. Этот строй может быть создан только путем социальной революции, потому что государственная власть закрывает все пути к мирному достижению этой цели. Эта власть никогда добровольно не откажется от насильственно присвоенных себе прав!»

Более пятидесяти раз судья останавливал Мышкина, грозил вывести его из зала суда. Великолепный Ипполит гремел на всю империю: «У нас нет гласности, нет даже возможностей выяснить истинный характер дела. И где же? Даже в зале суда! Я имею полное право сказать, что это не суд, а пустая комедия или нечто худшее, более отвратительное и позорное, чем публичный дом. Там женщина из нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества».