Как взять власть в России?

Сквозь поднявшийся в зале суда рев корреспонденты иностранных газет стенографировали речь Мышкина, прокурор хрипел, что «это чистая революция», товарищи закрывали Мышкина от жандармов, которые пытались тащить его за волосы, в зале падали в обморок, председатель суда со страху убежал из зала и все это в подробностях узнала Россия. В январе 1878 года неумелые судьи объявили приговор по «процессу 193-х», приговорив к сибирской каторге шестьдесят пять человек, а еще тридцать к ссылке. Девяносто человек, просидевших во время следствия годы в тюрьмах, пришлось оправдать.

Ипполит Мышкин получил десять лет каторги. За издевательства над заключенными он публично во время церковного богослужения в тюрьме дал пощечину смотрителю. Его объявили сумасшедшим и перевели в другую тюрьму. После убийства Александра II Мышкина в мае 1881 года отправили в Сибирь, в Нерчинск. За речь, сказанную в Иркутске над гробом замученного товарища, ему добавили еще пять лет каторги. В феврале 1882 года Мышкин смог бежать со страшной Карийской каторги, был пойман во Владивостоке, летом 1882 года посажен в Петропавловскую крепость, а в августе 1884 года – в Шлиссельбург.

Во время следствия политических держали сначала в Петропавловской крепости, а потом, после объявления приговора, переводили в Шлисельбург, в «русскую Бастилию», находящуюся на острове у истока Невы в Ладожское озеро, в шестидесяти километрах от Петербурга.

В 1810 году Шлиссельбург стал называться государевой тюрьмой, в которой позднее сидели декабристы. Ее режим называли могильным. У узников были только номера и камеры пять шагов в длину и три в ширину, сырые, полутемные, со спертым воздухом. Законов о тюремном заключении в империи не было и в Шлиссельбурге царил дикий произвол, издевательство, воровство, лихоимство администрации. Только в июле 1884 года Александр III подписал «Положение о Шлисельбургской крепости», в которой начались казни. Узники были в полной изоляции, им запрещались физическая и умственная деятельность. Две трети Положения перечисляли наказания за неповиновение тюремному начальству. Права администрации не ограничивались. Обычно треть узников казнили, треть умирали сами от страшных условий содержания, каждый двадцатый кончал жизнь самоубийством. Тюрьма постоянно расширялась, появлялись многоэтажные корпуса «Сахалин», «Зверинец», четырехэтажный корпус на пятьсот человек.

25 декабря 1884 года Ипполит Мышкин бросил тарелку в тюремного смотрителя с говорящей кличкой «Ирод». На закрытом военном суде он заявил: «Я хотел содействовать гуманному решению тюремного вопроса, показать резкое противоречие между требованиями христианской нравственности и отношением к политическим заключенным». За брошенную в смотрителя тарелку Ипполита Мышкина, конечно, расстреляли. Намного позже его товарищи нашли на камнях его камеры надпись «26 января 1885 года я, Мышкин, казнен» и рассказали об этом России.

Процессы «50-ти» и «193-х» потрясли всю империю. Иностранные корреспонденты уходили из зала суда до объявления приговора, и вся Европа с ужасом читала в лондонской газете «Таймс»: «Я слышу только то, что один обвиняемый прочитал Лассаля, другой вез с собой в вагоне «Капитал» Маркса, третий просто передал какую-то книгу своему товарищу. Что же во всем этом политического, угрожающего государственной безопасности?» С этого момента в мире опять стали называть русских варварами, как во времена Средневековья. С февраля 1878 года ситуация в империи резко изменилась С.Кравчинский писал на английском языке в книге «Подпольная Россия», которую читала Европа:

«Пропагандисты ничего не хотели для себя. Они были чистейшим олицетворением самоотверженности. Социализм был их верой, народ – их божеством. После первого разочарования они потеряли всякую надежду на победу, и если еще желали венца, то это был венец из терниев, а не из лавров. Они шли на муки с ясностью во взоре и выносили их с полным спокойствием духа, так как знали, что страдают за свою веру. В них было слишком много идеализма, чтобы они могли устоять в предстоящей трудовой и жестокой борьбе. Они должны были измениться или исчезнуть. Начал вырабатываться иной тип революционера, готовый занять их место. На горизонте обрисовалась сумрачная фигура, озаренная точно адским пламенем, которая с гордо поднятым челом и взором, дышавшим вызовом и местью, стала пролагать свой путь среди устрашенной толпы, чтобы вступить твердым шагом на арену истории. То был террорист».