Кахатанна. Тетралогия (СИ)

– Герцог может и не захотеть.

– Маги сказали, герцог захочет. Нужно только не забыть о проклятии.

Меджадай дернул за шелковый шнур, вызывая слугу, дежурившего в передней. Была уже поздняя ночь, и тот явился заспанный, отчаянно стараясь скрыть сей факт от грозных своих владык.

– Вина и холодного мяса, я голоден, – бросил Меджадай.

Когда легкий ужин был принесен, все трое набросились на еду.

А потом говорили до самого рассвета, до тех пор, пока в распахнутом окне не стало подниматься из моря яркое солнце Чеджудо...

* * *

– Я искал их повсюду, но ни одного морлока не нашли мои воины, – так закончил Рогмо свой рассказ.

Он уже третий день гостил в Хахатеге, у наместника Каэтаны, Банбери Вентоттена. Этот славный человек был живым свидетелем недавнего прошлого, которое казалось Рогмо самым прекрасным, что случалось в его жизни. В первый же вечер они с бароном засиделись допоздна, поглощая в неограниченных количествах знаменитый салат, приготовленный по фамильному рецепту Вентоттенов, и вспоминая о своих приключениях.

Банбери, получивший вместе с наместничеством в Хартуме титул герцога Талламора, с тоской вспоминал о своей гостинице Ноттовей в далеком Ронкадоре, о том дне, когда большой отряд остановился у него на ночлег, о Кахатанне и Бордонкае. Воспоминания его были светлыми и радостными, и даже трагическую гибель сайнанга Эльбескоя он теперь воспринимал как благо, как прощение, дарованное молодому человеку.

– Я очень изменился, дорогой Рогмо, – сказал Вентоттен. – Вот, возьмите эту чашку: горячий шоколад с ванилью и цукатами – это так вкусно, что мировая скорбь моментально покинет вас. Посмотрите на меня, я стал неисправимым оптимистом. Я верю в возможности нашей драгоценной госпожи – она сумеет переиначить любое предсказание. Выше голову, король! Заметьте, что все, что касалось ее, сбылось либо наполовину, либо на треть, а то и вовсе позабылось за ненадобностью.

Ну, сказал какой‑то старый ипохондрик, что мир клонится к закату, – и что с того? Пускай себе клонится, главное, чтобы после наступил рассвет. Морлоки – это, конечно, неприятно, однако я уверен, что вы в состоянии покончить с ними раз и навсегда.

– Ваша уверенность вселяет в меня надежду, однако, боюсь, вы ошибаетесь, – ответил король эльфов.

– Меня пугает ваше настроение, – признался герцог. – Не вы ли готовы были умереть только для того, чтобы дать жизнь Вещи? И что же – стоило нашей дорогой госпоже избавить вас от неизбежного, вы начинаете жаловаться на жизнь. А ведь вы живете сверх нормы уже достаточно долгий срок – ну так оправдайте же его. Дорогой Рогмо, я уже немолод и поэтому точно знаю, что не бывает полной безысходности. Не может все быть совсем плохо.

– Вы правы, Банбери, – сказал Рогмо, прикрывая глаза от наслаждения. Шоколад с ванилью оказался настолько восхитителен, что превзошел все ожидания. – Вы правы, просто я захандрил. Я люблю свой народ, я выполню свое предназначение, но мне все‑таки не по себе среди них – таких прекрасных, сияющих и холодных. С ними меня связывает долг, но как же мне не хватает Салмакиды, маленького храма, стоящего над озерами, ажурных мостиков, старого парка, похожего на дремучий лес! Как я истосковался по фонтану с веселым дельфином; знаете, герцог, там есть такой фонтанчик – в центре круглого бассейна вздымается зеленая стеклянная волна, а на ней будто летит улыбающийся дельфин. Одни только боги знают, отчего мне так не хватает этого дельфина!

– Оттого, наверное, что он веселый, – тихо ответил Банбери Вентоттен.

– А еще я смертельно тоскую по священной роще, по ручью, который протекает через нее, по скульптурам, стоящим по обе стороны ручья. По утрам, когда солнце только‑только выплывает на край небосвода и никто не ходит по этим местам, Каэ отправляется поговорить со своими друзьями. И даже если кому‑то случается застать ее там, то все уходят, потому что есть вещи, которые нельзя видеть.

Номмо и Магнус разговаривают в беседке. Куланн муштрует своих воинов, и они стонут от него. А все равно ни за какие блага не променяли бы его ни на кого другого. Барнаба шастает по парку, путается у всех под ногами и жует хурму или медовые печенья. А верховный жрец Истины в длинных белых одеждах пытается оказаться одновременно всюду, и у него это отчасти получается...

А еще, Банбери, вдруг, внезапно воздух начинает мерцать и переливаться серебром и ртутью. И появляется он – Жнец, Древний бог, самый опасный, самый грозный... В любом другом месте этой планеты люди бы с криками бежали прочь, сходили бы с ума от ужаса, умирали в конце концов! А здесь один жрец кричит другому через полпарка: «Передай госпоже, что пришел Владыка Ада Хорэ! И скажи виночерпию, чтоб подавал к столу зеленое!!! „ И Вечный Воин, сидя верхом на своем драконоподобном коне, смеется: „Ради меня так не бегают. Любят здесь тебя, Жнец“. И Тиермес отвечает: «Так ведь и я их люблю“.

Рогмо замолчал, сжимая в побелевших пальцах серебряную чашку из‑под шоколада. Желваки у него на щеках перекатывались, словно король эльфов испытывал сильную боль.