Какие большие зубки

– Ш-ш-ш, все хорошо, – сказала я. – Прости, мама, я не хотела тебя обидеть. Уверена, grand-mère тебя очень любит. Я просто удивилась.

Она снова села и позволила мне немного подержать ее за руку, но долго молчала. Все это время она делала короткие вдохи, словно собиралась что-то сказать, но не могла себя заставить. Наконец, она посмотрела на меня.

– Я правда очень люблю этот дом, – сказала она.

– Я знаю, мама.

– И нашу семью.

– Я тоже. – И ведь это не ложь, поняла я. Я больше не боялась их. – Думаю, grand-mère

помогла мне это разглядеть.

Мама встала и улыбнулась мне.

– Я рада, что она помогла тебе в этом, – сказала она. – Правда, рада.

Я поняла кое-что о маме, чего не понимала прежде: она готова пожертвовать чем угодно, лишь бы сделать других счастливыми. И вслед за этим я поняла еще кое-что: присутствие grand-mère причиняет ей боль. Да, быть может, в мелочах, но все же боль. Мне хотелось сказать это маме, но я боялась, что, едва начав говорить, расплачусь и не смогу остановиться, как Маргарет, и буду рыдать, пока не затоплю весь дом. Поэтому я просто прижалась к ее влажному боку, и постепенно шевеление полипов под тканью халата перестало так уж сильно меня тревожить.

Когда мама ушла, я еще какое-то время не могла уснуть. Я слышала, как открылась дверь в кухне, слышала, как Рис, громко топая, поднялся по лестнице и с грохотом распахнул дверь своей комнаты. Снаружи, в лесу, выл дедушка Миклош. Мне хотелось побежать к нему, сказать, что… что мне жаль? Но мне было не жаль, что я помешала ему убить grand-mère, и, когда я попыталась сесть, боль в груди и в спине оказалась сильней, чем я ожидала. Я подумала, вдруг бабушка Персефона чувствовала то же самое, когда отослала меня из дома? Наверное, она думала, что защищает их от меня, от того, на что я способна. Впервые я задумалась: а что, если она была права?

8

На следующее утро grand-mère

подала мне завтрак в постель. Она сама принесла поднос и сидела на краешке моей кровати, пока я ела. Она не могла отвести от меня глаз и то и дело наклонялась, чтобы похлопать меня по руке.

– Мне даже не верится, что то, что вчера произошло, было на самом деле, – сказала она. – Вернее, чуть не произошло со мной… ужасно!

Я кивнула. Теперь, при свете дня, было тяжело поверить в то, что я видела и чувствовала прошлой ночью. Grand-mère не была похожа на человека, способного так сильно напугать дедушку Миклоша, что тот сбежит из собственного дома. Она забинтовала рану на шее, и, когда я спросила о ней, grand-mère только помотала головой.

– О, ничего страшного, – отмахнулась она. – Царапина.

– Ты в порядке? Может, лучше осмотреть рану? – Я потянулась к ней рукой. – Я читаю кое-какие медицинские книги и могла бы…

Она прикрыла повязку ладонью.

– Нет, моя дорогая, – сказала grand-mère. – Прошу, не утруждай себя. Я в порядке. И даже лучше, чем просто в порядке, ведь я же с тобой. На самом деле, я хотела кое о чем с тобой поговорить.

– О чем? – спросила я.

– Когда вчера ночью ты спасла меня от своего дедушки, – начала она, – ты не обратила внимания, как ты это сделала?

Я знала. Я произнесла слова особым образом, и дедушка Миклош был вынужден мне подчиниться. Это случалось со мной уже не раз, и хоть я и притворялась, будто не знаю, что именно делаю, но на самом деле я все понимала. Я подумала о видении, где я была маленькой девочкой: тогда я тоже это сделала, не так ли? И как часто я заставляла людей делать что-то, чего они не хотели? Я вспомнила хозяина магазина в Уинтерпорте. Подумала о Рисе.

Grand-mère заметила выражение моего лица и поспешно сжала мои ладони.

– Не переживай так! – сказала она. – Ты обладаешь даром, природным талантом. Этим стоит гордиться.

– У меня такое чувство… – начала я. – А это нормально – поступать так? Нет, правда?

Она вдруг стала серьезной.

– Все, что помогает тебе выжить, допустимо, – сказала она. – Мы живем в опасном мире.

Я уже стала различать, когда она изображает эмоцию для меня, а когда говорит искренне. На этих словах она опустила взгляд на свои руки: сложенные, неподвижные, в лавандовых перчатках. Она всегда становилась похожей на статую, когда расстраивалась, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее боль. Я поступала так же.

– Поговори со мной, пожалуйста, – попросила я.

Grand-mère посмотрела на меня с грустной полуулыбкой.

– У меня было еще три дочери, – сказала она. – Анжелика играла на скрипке. Мариетта постоянно влюблялась в парней, была кокетка, но умная. Однажды она закрутила роман с немецким офицером, и я ужасно на нее рассердилась. Теперь жалею, что не была добрее к ней. А Офелия, моя младшая, была еще совсем ребенком. Я потеряла их всех во время войны. Офелия ушла последней. – Grand-mère произнесла это со скорбным спокойствием. – Хотела бы я рассказать больше. Но мне больно даже думать о них. Как жаль, что тебе не довелось познакомиться с ними.