Кальде Длинного Солнца

Шелк пожал плечами и пошел в селлариум. Дверь на Солнечную улицу тоже была закрыта на замок и на засов. На каминной полке два письма, одно запечатано кинжалом и чашей Капитула, второе — пламенем, рвущимся из сложенных чашей рук; он опустил их в большой карман сутаны. Оба окна на Солнечную улицу закрыты.

Когда они торопливо шли через сад обратно на улицу, Шелк обнаружил, что думает о Мукор. И о Крови, который удочерил ее; о Высочайшем Гиераксе, который несколько часов назад ринулся с неба на Журавля, и о мрачном молодом трупере, с которым он и Журавль говорили несколько часов назад в «Ржавом Фонаре». Мукор хотела умереть, сдаться Гиераксу, и он, Шелк, должен спасти ее, если сможет. Не ошибся ли он, назвав ее «дитя Гиеракса»? Возможно, нет. Все женщины и все мужчины — приемные дети богов, и нет другого бога, который так подходил бы Мукор.

Глава третья

Пароль для туннеля

— Плох вещь, — пробормотал Орев, глядя на горящего талоса и желая знать, может ли он слышать. Талос не отреагировал, и Орев повторил громче: — Плох вещь!

— Заткнись. — Гагарка с опаской поглядел на талоса.

Синель шагнула вперед, держа гранатомет наготове.

— Мы бы потушили огонь, если бы смогли, — сказала она талосу. — Если бы у нас были одеяла или… или что-нибудь такое, чем можно сбить пламя.

— Я умираю! Слушайте меня!

— Я просто хотела сказать, что нам очень жаль. — Она оглянулась на четырех мужчин, и Плотва кивнул.

— Я служу Сцилле! Вы должны!

Наковальня вытянулся во весь рост:

— Ты можешь положиться на меня: я сделаю все, что в моих силах, чтобы исполнить волю богини. И я говорю не только от себя, но и от моего друга капрала Кремня.

— Аюнтамьенто предало ее! Уничтожь его!

Кремень встал по стойке «смирно»:

— Талос, прошу разрешения говорить.

Узкое черное дуло жужжалки задрожало и выстрелило; пули просвистели в пяти кубитах над их головами, с визгом отразились от потолка и улетели вглубь туннеля.

— Могет быть, не стоит, — прошептал Гагарка. Он повысил голос: — Сцилла сказала, что патера Шелк пытается сбросить Аюнтамьенто, и приказала нам помогать ему. Мы так и сделаем, ежели смогем. Синель, я и его птица.

— Скажи Хузгадо!

— Да, она так и приказала. — Плотва и Наковальня кивнули.

Язык пламени лизнул щеку талоса.

— Пароль. Фетида. К подвалу под подвалом…

Внутри него что-то взорвалось.

— Назад! — без необходимости крикнул Гагарка. Они не успели далеко убежать, а огонь уже скрыл огромное металлическое лицо.

— Кранты! Пошел на дно! — Плотва шел даже медленнее Гагарки, который едва ковылял на подкашивающихся ногах; он с детства не чувствовал себя так хреново.

Вторая приглушенная вспышка, потом тишина, только шипело пламя. Кремень, который шел вровень с Гагаркой, на мгновение остановился и подобрал карабин.

— Спящего, — радостно сказал он. — Видишь, как сверкает ствольная коробка? Скорее всего, из него никогда не стреляли. Я не могу пойти за моим, потому как должен присматривать за тобой. Из своего я стрелял пять тысяч раз. — Он приставил приклад к плечу и прицелился.

Орев каркнул.

— Поосторожнее! — сказал Гагарка. — Могешь попасть в Сиськи.

— На предохранителе. — Кремень опустил ружье. — Ты знал ее раньше, а?

Гагарка кивнул и пошел медленнее, давая возможность Плотве догнать себя.

— С весны, вроде бы.

— У меня тоже была девушка, однажды, — сказал ему Кремень. — Она была горничной, но ты бы никогда не догадался об этом, глядя на нее. Красивая, как картинка.

Гагарка кивнул:

— И что случилось?

— Меня отправили в резерв. Я заснул, а когда проснулся, меня отправили за город. Могет быть, я должен был поискать Моли. — Он пожал плечами. — Только я думаю, что она нашла себе кого-нибудь другого. Как они все.

— Ты еще найдешь себе кого-нибудь, — уверил его Гагарка. — Если захочешь. — Он остановился и посмотрел назад; талос был еще виден, но казался очень далеким: точка оранжевого огня, не больше ближайшего огонька.

— Ты мог быть уже дохлым, — сказал он. — Что, если бы патера не починил тебя?

Кремень тряхнул головой:

— Мне никогда не расплатиться с ним. На самом деле я не могу даже показать, как сильно люблю его. Мы не умеем плакать. Знаешь об этом?

— Бедн вещь! — потрясенно каркнул Орев.

— Ты тоже не можешь плакать, приятель, — сказал ему Гагарка.

— Птица кричать!

— Вы, недоумки, всегда говорите о том, какие мы, хэмы, хорошие, — продолжал Кремень. — «Хорошие» означает, что нам не нужна еда, и мы способны быть на службе семьдесят четыре часа, а то и все сто двадцать подряд. «Хороший» означает, что ты можешь проспать все изменения Витка и выучить все новое, что появилось. «Хороший» означает семь-восемь медных на каждую женщину. Хочешь попробовать?

— Хрен, нет!

Плотва схватился за руку Гагарки:

— Спасибочки, что подождал.

Гагарка стряхнул его.

— Я сам не могу идти так быстро.

— Я мог бы понести вас обоих, — намного веселее сказал Кремень, — но не обязан. Да и патере это не понравится.