Календарь Морзе

Она достала из сумки маленький красный нетбук и раскрыла его на столе, отодвинув свою чашку. Забавно, что моей чашки – ни пустой, ни полной – на столе не было. Лежала только картонка с надписью: «ТЫ СЫТ».

– Ань, а мне разве кофе не приносили? – спросил я растерянно.

– Так ты же и не заказывал, – ответила она. – Лучше бы, правда, кофе попил, чем вопросы дурацкие задавать. Тут приличный кофе и выпечка хорошая. Я сюда почти каждый день хожу, ты не знал?

Она уже увлеченно возила пальцем по тачпаду, просматривая что-то на экране.

«Забавненько», – подумал я который раз за сегодняшний день, хотя мне уже было немножко страшненько.

Я попрощался и ушел. За кофе, который мне то ли принесли, то ли нет, пусть им Шредингер платит. Который с котом. Или тот, который без кота. Выходя, заметил надпись над дверью: «ПИЛ ВИHО ОH И ВЛИП». Хорошо, что я предпочитаю виски.

Вечерело, и я направился к площади Героев Литосферы, размышляя о том, что, если у Шредингера кот то ли есть, то ли нет, это квантово неопределенный Шредингер. Ведь, пока ящик не открыт, есть Шредингер-с-котом и Шредингер-без-кота. И это два разных человека, потому что только одному из них надо покупать наполнитель для лотка. Пока волновая котофункция не сколлапсирует в дохлого/живого кота, они должны везде ходить парой, подозрительно косясь друг на друга.

На площади постепенно собирался народ – не то чтобы много, но несколько десятков праздношатающихся горожан явно ожидали шоу. Заявление Малдера услышали многие – я даже немного погордился популярностью своей программы. Присев за уличным столиком небольшого кафе, я наконец-то получил свой кофе. Малдера пока не было, и я даже начинал склоняться к мысли, что он и не придет. Понемногу темнело, зажглись тусклые в сумерках фонари.

Площадь в городе была аналогом английского Гайд-парка: здесь часто выступали местные политики и городские сумасшедшие. Трибуной им служил невысокий каменный постамент от несостоявшегося памятника – чьего именно, версии расходились. Местный краевед Дмитрий Пурсон («Не еврей!» – зачем-то сообщал он каждому при первом знакомстве) рассказывал про него занятную историю.

Якобы в середине тридцатых годов один скульптор-неоклассицист, воспользовавшись слабой культурной подкованностью местных партийных органов, получил средства на алтарь Ктулху, выдав его за символическую композицию «битва со спрутом империализма». Когда со статуи торжественно сдернули белое покрывало, некоторых, говорят, стошнило, у детей были обмороки, а жене секретаря обкома потребовалось лечение в клинике нервных болезней. Или она просто скрылась там от внимания карающих органов, заинтересовавшихся, что за политически вредный ужас допустил ее супруг на народные деньги. К сожалению, дальнейшая судьба как самого изваяния (выполненного, по свидетельствам очевидцев, с потрясающим талантом), так и его автора по сей день остается неизвестной.

Доводилось мне слышать и менее романтическую историю постамента, касающуюся преемственности региональной политики. Мол, изначально на нем была размещена довольно скромная статуя некоего городского отца-основателя. Однако каждый следующий руководитель города усматривал в этом устремленность в прошлое, именуемую «задоглядством», и приказывал заменить устаревшее изваяние соответствующим исторической эпохе – то есть своим. Однако местные скульпторы были столь неторопливы, а карьеры градоначальников столь мимолетны, что к моменту изготовления актуальной версии монумента он успевал устареть – следующий правитель отнюдь не желал лицезреть напоминающую ему о бренности славы мирской статую предыдущего. Пока продолжался цикл бесконечного обновления версий, постамент пустовал, и горожане успели к этому привыкнуть. Удачная форма – ступенчатая сзади и отвесная спереди – сделала его удобной трибуной для выступлений, так что теперь камень просто драпировали в соответствующие политическому моменту цвета к очередному празднику. Вместо изваяний градоначальников там выступали сами руководители города, от чего бюджету вышла большая экономия.

Отвлекшись, я не сразу заметил, что на постаменте уже некоторое время стоит Малдер. Он воспользовался моим советом – помылся и переоделся и издалека мог сойти за нормального члена общества. Вид у него, впрочем, был не торжествующий и не триумфальный, а какой-то усталый и поникший.

– Горожане! – сказал он негромко, но его все услышали, и на площади наступила внезапная неестественная тишина. – Я долго думал, что живу среди обывателей, безразличных и тупых. Что я окружен посредственностями, которым наплевать на все, кроме их пошленького личного комфортика. Что вокруг меня бессмысленные особи, которые только потребляют и размножаются.

Собравшиеся молча слушали. Никто не возмущался, не смеялся и не орал – собравшись полукругом вокруг постамента, зрители смотрели на Малдера с равнодушным пристальным интересом, как на какающего жирафа в зоопарке. Мне даже стало немного не по себе от того, какие одинаковые у них сейчас были лица.