Каллокаин

Работа продолжилась с другими подопытными. Мы с Риссеном по очереди делали уколы, личный секретарь министра вел протокол, а для того, чтобы испытать нас дополнительно, среди подопытных периодически встречались невиновные бойцы – невиновные в преступных действиях; в ином смысле это слово уместным бывало редко, к явному восторгу полицейского министра. За достаточно короткое время мы успели обработать шесть человек, после чего Туарег встал и заявил, что мы его окончательно убедили. «В ближайшее время каллокаин заменит все прочие методы допроса в Мировом Государстве», – сказал он. Он призвал нас выделить пару дней для немедленного инструктажа нескольких столичных экспертов; а кроме того, предположил, что по возвращении домой нашей задачей станет обучение инъекционному методу специалистов из разных регионов, а также, разумеется, обучение представителей химиогородов, где будет организовано масштабное производство каллокаина. Он покинул нас в прекрасном настроении, и почти сразу нам прислали на обучение два десятка человек. У дверей образовалась длинная очередь подопытных – преступников, доставленных прямиком из мест заключения.

В тот же день меня вызвал Каррек, приказал передать всю работу Риссену и вручил мне солидную стопку документов: лицензии, рекомендации, разрешения и прочее.

Да, я забыл упомянуть, что, благодаря разосланному мной в различные учреждения Химиогорода № 4 прошению о пропагандистской кампании для Службы Добровольного Самопожертвования, ряды подопытных пополнились в нужном объеме уже через пару дней. Я подготовил письменные подтверждения этого и намеревался лично передать их в Министерство Пропаганды, на всякий случай уточнив у Каррека, куда конкретно с этим следует обращаться, и получив от него массу полезных указаний. Мои блестящие рекомендации наверняка оценит и Третье Бюро, занимающееся подобными вопросами. Я сел в метро и вскоре оказался перед величественными подземными воротами Министерства Пропаганды.

Утром я почувствовал приступ тошноты, и личный доктор Министерства Полиции влил в меня разнообразные лекарства, в связи с чем мое состояние было не вполне нормальным. Вероятно, из-за этого я испытывал необъяснимое возбуждение, когда просил о встрече с боссом Седьмого Бюро Лаврис. По сути, дело больше касалось не меня, а Каррека, который по неизвестным мне причинам был особенно заинтересован в принятии нового закона. Однако, находясь в некоей экзальтации, мне казалось, что я действую не из собственных побуждений и не по поручению Каррека, а во имя великого будущего Государства, возможно, мой поступок станет последним этапом перед достижением его идеальной формы. Я, ничтожная клетка великого Государственного Организма, к тому же изрядно (пусть и временно) отравленная разнообразными порошками и каплями, начинаю очистительную работу, которая освободит Государственное Тело от яда, вырабатываемого преступным мышлением. И когда – после множества формальностей, обысков, досмотров и ожидания – я наконец вошел в приемную Лаврис, мне показалось, что я погружаюсь в персональный очистительный бассейн, из которого выйду абсолютно спокойным и избавленным от асоциального осадка, о котором ничего не знал и которого не замечал, потому что он чужд мне, он обманом проник в потаенные щели, и у него единственное имя: Риссен.

Ничто не отличало кабинет Лаврис от тысяч других, и только охранники с пистолетами на взводе, как и в приемной министра полиции, подтверждали, что здесь работает уникальный и ценный элемент государственного инструментария. Мне было трудно говорить, пульсировало в висках. За письменным столом сидела высокая женщина с тонкой длинной шеей и с застывшей ироничной маской на лице – Калипсо Лаврис.

Неопределенный возраст, осанка древнего идола – но не только они заставили мой лихорадивший разум сделать вывод, что передо мной почти сверхчеловек. Даже большой созревший прыщ на левом крыле носа не опустил ее в моих глазах на землю. Я стоял перед верховной этической инстанцией Мирового Государства или, по крайней мере, главным движителем верховной этической инстанции Мирового Государства – Седьмого Бюро Министерства Пропаганды! В отличие от Туарега, на ее лице не читалось ничего личного, а за ее неподвижностью, в отличие от Каррека, не скрывалась готовность к прыжку; она представлялась мне воплощением кристальной логики, отмытой от всех случайностей индивидуализма. Да, мое воображение разыгралось из-за болезни, но подозреваю, что даже с учетом сверхнапряжения, портрет Лаврис получился довольно точным.

Мне было заранее известно, что открыто намекать на изменение законодательства не следует, поскольку официально Седьмое Бюро подобными вопросами не занимается. Охранники с пистолетами наготове напоминали об этом еще более внятно, но мне это не мешало. Я знал, что мое дело предотвратит гибель Государства и мою собственную гибель.