Каменная ночь

Иногда эти рассказы звучат почти радостно, но это до тех пор, пока вы не начинаете допытываться у ваших собеседников, каков был размер их паек, что они носили, как себя чувствовали те, кто спал рядом с ними на нарах. Воспоминания элиты, “политических” зэков, описания духовно и интеллектуально обогащавших разговоров, акапельного пения молитв и прочего, дают неверное представление о реальности. А реальность была такова, что огромное количество – статистическое большинство – обитателей ГУЛАГа были крестьянами (часто это были бывшие кулаки), уголовниками или рабочими. Представители этого большинства не оставили мемуаров, но именно их изображения можно до сих пор разглядеть на старых фотографиях, и именно их индивидуальные биографии в самых незначительных, неприукрашенных подробностях – если они вообще существуют – собирают сейчас сотрудники правозащитных организаций в российских городах[661]

. Жизнь в лагере для всех была вопросом выживания: тяжелый физический труд, пайка, позволявшая элементарно не умереть с голоду (и то, если вам повезло), жестокие отношения между людьми. За последние несколько лет из архивов удалось достать подробности статистики, относящейся к уровню смертности в ГУЛАГе. Как всегда, эти данные говорят сами за себя. В 1941 году, еще до начала лишений, принесенных войной, коэффициент смертности в лагерях составлял 30 случаев на тысячу человек (то есть был лишь немногим выше среднего показателя по стране). К 1942 году, когда родился ребенок Юдифи Борисовны, этот коэффициент вырос до 250 случаев на тысячу человек[662]

.

Кузьма Гаврилович вспоминает, что “не всегда удавалось продолбить землю, чтобы похоронить умерших” и поэтому “просто прикрывали их льдом”. “Они так и лежали штабелями у забора до оттепели, – рассказывает мне Борис Леонидович, – а затем кто-то рыл ров, и их всех сгребали туда”. “Это было как-то странно на самом деле”, – говорит Кузьма Гаврилович. Не страшно, не тошнотворно, но “странно знать, что кто-то другой ушел, а ты все еще здесь”. Большинство заключенных жили по принципу “все средства хороши”. Девиз, руководствуясь которым пытались выжить, звучал так: “Умри сегодня ты, а завтра я”.

В этой группе из пяти респондентов каждый, за исключением Юдифи Борисовны, признался, что в какой-то момент думал о самоубийстве. Самым верным – и обычно самым быстрым – способом покончить с собой была попытка побега. Почти всех беглецов немедленно расстреливали. Их трупы представляли собой отвратительное зрелище. Их специально на несколько дней выставляли для всеобщего обозрения в тех местах, мимо которых должны были ходить зэки. Иногда им на грудь вешали специальную табличку, чтобы напомнить проходящим мимо о том, что “собаке – собачья смерть”. Тех немногих, кому удавалось не только спланировать побег, но и прорваться за колючую проволоку, обычно спустя некоторое время доставляли в лагерь мертвыми. “Молодые ребята, 19-летние, 16-летние, решали, что лучше умереть, чем находиться в лагере, – рассказывает Надежда Ивановна. – Женщины среди них тоже были. Это было очень распространенное явление. Они говорили: «Я все равно умру, так уже лучше умереть не на зоне»”.

Иногда беглеца подстреливали слишком далеко от лагеря, и группа конвоиров не могла или не хотела доставлять труп обратно. Иногда местные оленеводы, которым щедро платили за помощь органам, ловили сбежавших, и у них тоже не было никакого желания поднимать или волоком волочь тяжелое, смердящее тело. В таких случаях обычно обрубали кисти рук беглеца – об этом может рассказать любой, для бывшего зэка это кажется само собой разумеющимся. Якуты-оленеводы тоже до сих пор помнят, что они делали[663]. Руки с отпечатками пальцев позволяли идентифицировать тело для лагерной документации. Рассказ Шаламова о “мертвеце”, который вернулся в лагерь, “прижимая к груди окровавленные культяшки рук”, может показаться неправдоподобным и фантастическим нагнетанием ужасов, однако абсолютно документален: “С белым, бескровным лицом, с необычайными синими безумными глазами, он стоял у двери, согнувшись, привалясь к дверной раме, и, глядя исподлобья, что-то мычал. Он трясся в сильнейшем ознобе. Черные пятна крови были на телогрейке, брюках, резиновых чунях беглеца”[664]. Торопливая пуля на морозе снова не попала в цель. Шаламовского беглеца накормили, перевязали, а потом расстреляли.