Каменная ночь

Более сложный вопрос касается той роли, которую сыграло в этом недавнее прошлое, уроки довоенного опыта. Народ, на который напали немцы 22 июня 1941 года, к тому времени пережил десятилетие сталинизма, голод, массовые аресты. Поколением ранее родители фронтовиков стали свидетелями революции, Гражданской войны, испытали боль от раскола семей, видели целые кварталы, охваченные пламенем. Этот период советской истории отмечен ежедневными расстрелами, виселицами, пытками, голодом, страхом. Прошло десять лет, и коллективизация, раскулачивание и голод вновь сделали существование невыносимым и безнадежным, когда выживание зачастую было вопросом жесткой конкуренции. Непосредственно перед самым началом Великой Отечественной войны появились слухи о массовых убийствах, расстреле польских офицеров в лесах Катыни, истязаниях и расстрелах тысяч заключенных на оккупированных территориях Галичины и Прибалтики.

Трудно сказать, как именно обыкновенные люди относились к убийствам и жестокостям (взгляды верхушки в этом отношении как раз достаточно понятны), живя в обществе, которое было ареной для такого рода преступлений. Трудно сказать, какие именно старые или новые традиции подпитывали жестокость и насилие, совершенные Красной армией. Практики, усвоенные в деревнях – например, традиции самосуда, – не были забыты ни в провинции, ни в ГУЛАГе, и они были по-прежнему живы в сознании многих городских рабочих. Но куда важнее то, что люди выработали свой взгляд, усвоили урок, привитый каждодневным опытом, о том, какую цену нужно заплатить, чтобы избежать смерти. Они вовсе не были тупым скотом или отморозками, отпрысками какого-то ущербного биологического, не вполне человеческого вида. Они были реалистами в условиях и обстоятельствах своего собственного мира. Подданные Сталина выучили, что в критической ситуации никаких рамок, кроме необходимости выживания, не существует. Бывшие блокадники часто рассказывают об опыте своих матерей, спасшем им жизнь, о тех уроках, которые они усвоили в своих семьях в детстве. Солдаты упоминают деревню – деревню 1930-х годов – и сурово рассуждают о тяготах жизни. Их отсылки звучат так, как будто подчерпнуты из мудрости древних: “Бог высоко, а царь далеко”, однако специфические детали биографий этих людей позволяют говорить о более мрачной, непосредственной связи с тяжелыми испытаниями и невзгодами. Человеческое существо могло выучиться врать и воровать – иными словами, могло и научиться убивать несмотря на свою добропорядочность, на свои надежды, на свои стихи и письма в кармане солдатской шинели.

Еще одним уроком, который усвоили советские люди, стал урок стоицизма. Как писал Василий Гроссман в 1946 году о начале обороны Сталинграда, “это первая страница эпопеи обороны Сталинграда, – страница, написанная огнем и кровью, мужеством рабочих и любовью”[717]

. Почти каждый автор, писавший о войне, прибегает к подобным образам[718]

. Свою роль в этом сыграла и идеология. Образ вождя, образ Сталина, кажется, закалил многие нерешительные сердца. Но когда дело касалось смерти, коммунизм неизменно являл свою слабость. Люди могли сражаться за Родину и за Сталина – некоторые утверждают, что именно так и было, – но, как правило, они не собирались умирать за социализм, за Маркса и за абстрактные ценности политической мечты. Их мысли обращались к своей земле, к своей семье, к России в ее мифической, духовной ипостаси. Война заполнила церкви прихожанами. Миллионы вернулись к открытому соблюдению религиозного ритуала.

Церковь – или, по крайней мере, некоторые ее части – быстро присоединилась ко всеобщему делу борьбы с захватчиками. В своем послании от 22 июня 1941 года Митрополит Московский и Коломенский Сергий заявил: “Православная наша церковь всегда разделяла судьбу народа. ‹…› Не оставит она народа своего и теперь. Если кому, то именно нам нужно помнить заповедь Христову: «Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя»[719]”. В советском тылу бытовало распространенное (но ошибочное) убеждение, что немецкое правление положит конец русской религиозной жизни. На самом деле оккупационные войска на Украине завоевали сердца многих местных жителей тем, что открыли церкви и разрешили христианское богослужение[720]. Оба руководства – как нацистское, так и советское – сразу осознали ценность и важность восстановления избранных форм религиозной жизни.