Каменная ночь

Начиная с осени 1941 года, со всеобщего молчаливого согласия ограничения, наложенные Сталиным на работу церкви, были забыты. 4 апреля 1942 года граждане Москвы отметили первую Пасху военного времени крестным ходом и публичными богослужениями. Неся иконы по запущенным, опустевшим улицам, верующие рыдали, преисполненные благодарности и облегчения. “Боже мой, наш Сталин разрешил нам ходить всю ночь под Пасху. Дай ему Бог здоровья”, – радовалась одна москвичка[721]. Людям позволили праздновать жизнь вечную, и вскоре им будут помогать молиться об утешении в горе. В 1943 году куратор ленинградского Музея истории религии и атеизма (расположившегося в бывшем Казанском соборе) разработал меморандум об утешении. Его первые строчки были исполнены такта: “Атеистический материализм прогрессирует в рядах нашей партии, но личное горе от утраты родственников и страдания в связи с отсутствием информации о любимых ‹…› способствуют подъему религиозных чувств”.

Автор критиковал официальные общественные организации – профсоюзы, рабочие клубы и другие добровольные объединения. По его словам, все они делали недостаточно для того, чтобы утешить осиротевших, и из-за их недоработок люди “ощущают изоляцию и одиночество”, что в свою очередь “способствует подъему религиозных чувств”. Что касается агитационных клубов Красной армии и красных уголков, то эти учреждения “и вовсе не работают, если слово «работа» здесь вообще уместно”. По словам автора, когда люди пребывали в трауре, в горе, они отправлялись в церковь. Традиции, собственно, никогда и не исчезали. Оказывается, люди нуждались в них даже при социализме. Куратор Музея истории религии и атеизма рекомендовал открыть новые церкви[722]. В действительности священноначальники как в Ленинграде, так и в Москве уже вносили значительный вклад в борьбу с фашизмом через проповеди, наставления и молитвы.

Когда сегодня люди говорят об этом, в их словах до сих пор ощущается сила православной веры, особенно в связке с мистическими концепциями “русскости”. Вам поведают, что Ленинград спасла икона Казанской Божией Матери, самая его драгоценная реликвия, которую крестным ходом обнесли вокруг осажденного города. Один петербуржец рассказывал мне: “Мой отец был политруком, он должен был инструктировать людей и придерживаться правильной идеологической линии. В 1930-е годы он был немного фанатиком. Но я видел дневник, который он вел во время блокады. Это был частный дневник, который он писал только для себя. И все, что он все время писал в нем: «Господи, спаси нас!», «Господи, спаси нас!», снова и снова. Думаю, что во время войны он перестал верить в партию”. Фронтовые врачи, как правило, тоже откладывали свои идеологические убеждения в сторону, если говорили о смерти как таковой. Многие солдаты перед смертью молились, и многие из тех, кто на первый взгляд казался атеистом, просили в самом конце дать им крестик. “Одно дело – заигрывать со смертью, а совсем другое – умирать наверняка”, – сказал один мой собеседник. Даже непоколебимый Николай Викторович соглашается: “О да, большинство призывников в тот или иной момент покрестились. И в самом конце для них это было важно”.

Религия оставила свой след и на памяти. На патриотический миф бросает свой отблеск сияние искупления, жертвы ради праведного дела. Именно в этом духе рассуждают ветераны и бывшие фронтовые врачи: “На самом деле мы никогда раньше всего этого не говорили. Мы сражались не за Сталина. Мы сражались за свои семьи, за свой город. Говорят про родину и Сталина, но это все выдумки”. Сама русская земля, русская почва была для них священна. Считается, что страдание заставляет человека оказаться один на один со своим естеством, осознать, что для него действительно важно. Боль содрала с людей тщеславие городской жизни, напомнила русскому человеку о его душе. В конце концов, стойкость и выносливость всегда стоят того.

Истории, которые рассказывают другие люди, и песни, которые они хорошо знают и поют, почти неизменно возвращаются к этой теме. Даже смерть становится нереальной. Знаменитое стихотворение Константина Симонова “Жди меня…”, известное каждому ветерану, заканчивается так:

Не понять, не ждавшим им,Как среди огня

Ожиданием своимТы спасла меня.Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой, –Просто ты умела ждать,Как никто другой[723].