Камни поют

В окончательной темноте приходит уставшая Маша в концертном костюме, пропахшем духами, старым деревом и по́том. Она почему-то никогда не переодевается в музыкалке в нарядное, а просто сразу выходит из дома в том, в чем надо быть, никаких туфелек сменных с собой не берет.

Но если там негде переодеться, а только в маленьком, узеньком, открытом туалете? Ты хоть представляешь, каково это – стоять на грязном полу в капроновых чулках, пытаясь влезть в юбку или платье? Отвратительное ощущение. Поэтому и одеваюсь дома, сразу. И почему нет?

Я не знаю. Но она пахнет пылью, струнами, детскими телами, сборниками «Старинные русские романсы», желтовато-черными, с шершавыми неприятными страницами, за которые цепляются пальцы, растрескавшиеся от холодной воды. У нее привычка – мыть руки холодной водой, хотя почти всегда есть горячая. Вот в интернате часто не было, поэтому приходилось, – и мне такое пренебрежение, невнимание к хорошему кажется удивительным.

– О, вы вернулись, – говорит она, – а я-то к Марии Семеновне захожу сразу, испугалась даже, когда Женьку не увидела. Думаю, неужели не забрала? Да нет, не может быть такого. А где тогда?..

– Я успел, да.

– Ты же ночевать хотел остаться?

– Передумал. Переодевайся скорее, мы тут тебе пельмени сварили.

– Обожаю пельмени.

И Маша уходит в комнату, плачет, потом очень долго сидит в ванной, переодевается, смывает косметику, пельмени успевают остыть, и я даже начинаю думать о том, чтобы разогреть в духовке, может быть, майонезом еще полить. Но майонеза нет. Пока думаю, несколько секунд смотрю в темный угол между плитой и окном – и мне начинает казаться, что там стоит кто-то знакомый, высокий и тоненький, с длинными, чуть вьющимися от дождя волосами.

Откуда ты здесь? Ты должен был остаться на Поляне. Ты должен был вернуться в палатку.

Я так велел, хотя я и не из начальства.

Я никогда не хотел быть из начальства.

Но уходи, исчезни, не пугай Машу. Женя – та, возможно, и не испугается; не знаю почему, но отчего-то так думается про нее.

Давай так – если ты исчезнешь, я перестану.

Идет? Если ты исчезнешь, если ты простишь меня, Я НАВСЕГДА ПЕРЕСТАНУ ЭТО ДЕЛАТЬ Я ПЕРЕСТАНУ ЕЗДИТЬ НА ПОЛЯНУ ГОВОРИТЬ С ЛИСОМ НО ТОЛЬКО НЕ СМОТРИ НА МЕНЯ БОЛЬШЕ НЕ ЗАГОВАРИВАЙ

Блин, почему у нас вечно нет майонеза?

Даже в домике вожатых, в маленьком портативном холодильнике всегда, потому как Лис любил.

Лис любил.

ТАК МЫ ДОГОВОРИЛИСЬ?

ДА?

ДА?

Мне кажется, что меня он тоже любил, но когда-то давно, может быть, в той машине до того момента, как в Москву напоказ засобирался, – ведь никуда на самом деле не хотел, а хотел навечно с нами остаться, хотел раздавать ножи, коричневые плащи, учить готовить чай и суп на костре, играть на гитаре, разбираться в лекарственных травах, вступать в единоборства и выходить победителем.

Какие единоборства?

Умел ли он вообще драться?

Ты не придумываешь?

Он же из осколочков собранный был, из кусочков. Он раньше без палочки и стоять не мог, не то что драться учить.

Почему никто не мог купить майонез?

Кто, в доме только я и Маша.

И призрак Неизвестного Юноши.

И мы садимся втроем – вчетвером, – и девочки мои едят неторопливо. Я обещаю, что не пойду туда больше, говорю тебе, когда дочка отправляется спать в маленькую комнату, теперь почти не пахнущую им. Им – уверил себя, что теперь даже по имени не стану называть, не буду осквернять кисею наших аккуратных занавесок, выкрашенного чистого пола – недавно стали по-новому следить за квартирой, когда он окончательно переехал в Верхний лагерь, – деревянных стульев, особого высокого стульчика для Жени, которым уже не пользуемся, потому как она выросла, вообще рослая для своих лет, даже я обратил внимание, когда из садика забирал, – на самом деле выше остальных детей, прямо-таки вылитая первоклассница.

Вылитая первоклассница.

А ты кто вылитый, ты кто –

Обещаю, что не пойду туда больше, в лагерь. Не буду больше в Отряде работать, даже если это на самом деле будет работа, а не как теперь. Потому и майонеза нет.

Теперь будет.

Я что-нибудь сделаю, придумаю – и я хочу, чтобы это призрак у окна услышал, то, что себе говорю.

– Ты же педагог, – вдруг говорит Маша, – как и я, хотя я на самом деле и музыкант. Вот и устройся – не знаю, устройся в школу.

– Не хочу в школу. Я даже не знаю, как там все устроено, я же сам в обычную школу почти не ходил. До третьего класса только, а потом – психолог, диспансер. Потом интернат.

– Ну в интернате, надо полагать, вы учились?

– Конечно. Еще как.

– Может быть, ты в интернат и пойдешь работать?

В голове многое – как я пойду, когда умерла Наташа? Когда там больше нет Софии и Алены?