Камо

Высшие авторитеты доктора медицины Гоффманн и Леппман во всеоружии отвечают десятого мая:

«Выдающий себя за Дмитрия Мирского, несомненно, душевнобольной. Характерные черты его поведения не могут быть симулированы в течение продолжительного времени. Так держит себя лишь настоящий больной, находящийся в состоянии умопомрачения. Впечатления внешнего мира не проходят совершенно бесследно мимо него, но в его мозгу запечатлеваются лишь поверхностно и мимолетно; притом иллюзии и галлюцинации отклоняют его мысли в другую сторону. К этому присоединяется еще факт отказа от принятия пищи, который не мог бы проводиться здоровым человеком с такой настойчивостью.

Мы имеем в данном случае дело с видом душевного расстройства, которое правильнее всего отнести к истерическим формам. Это душевное расстройство встречается у лиц, находящихся в тюремном заключении по приговору суда, либо еще и под следствием, при том в большинстве случаев — у лиц, нервы которых не совсем здоровы и которые либо имеют наследственное предрасположение; либо уже страдали нервными болезнями или истерией; либо, наконец, уже раньше обнаруживали дефекты в своем духовном развитии, а именно так называемые явления дегенерации.

Душевная болезнь в точном смысле этого слова представляется уже продуктом тюремного заключения, выросшим на благоприятной для этого почве.

Ввиду изложенного мы приходим к следующему заключению:

Называющий себя Дмитрием Мирским представляет собой в настоящее время душевнобольного человека и останется таковым в будущем, насколько это можно предвидеть.

Неизлечимой его болезнь назвать нельзя. Болезнь его, однако, не допускает обратного вывода, что он уже в момент совершения наказуемого деяния был невменяемым в смысле § 51 имперского уголовного кодекса».

Любезность старшего прокурора — или отзывчивость другого власть имущего лица — без промедления вводит в курс Гартинга. «По полученным мною секретным сведениям, германская врачебная следственная комиссия, производившая изучение состояния здоровья Мирского, признала его душевнобольным, вследствие чего он подлежит перемещению из тюрьмы в лечебницу для умалишенных, между тем я хорошо знаю, что он совершенно здоров и только симулирует сумасшествие с целью по переводе в лечебницу бежать из таковой.

…Опасаюсь, чтобы Мирскому, заключенному в лечебницу, на чем усиленно настаивает его защитник адвокат Кон, не была предоставлена возможность бежать оттуда при помощи сочувствующих ему германских социал-демократов».

От Гартинга ускользает одна подробность, весьма существенная. Оскар Кон не просто защитник. Суд именно в эти дни утвердил его единственным опекуном душевнобольного Мирского. Сам больной переведен из тюрьмы в психиатрическую больницу в Герцберге.

По больничному обязательному правилу в день поступления на больного Мирского заводится «скорбный лист».

«4 июня 1908 года[36]. Весь день распевает песни.

5-го. Больной говорит неустанно и непонятно, на вопросы не отвечает. Очень боязлив, пугается при малейшем прикосновении, убегает, когда его хотят исследовать.

Травматическая катаракта правого глаза.

6-го. Находится в павильоне № 8. Держит себя очень шумно, пел берлинские песни. Заявил, что он Наполеон, что он доктор, что он выпил 10 миллионов литров водки.

8-го. Заявил служителю Фогту, что его зовут Соломоном Петровским.

9-го. Требует, чтобы привели девушку, целует изображения женщин в журналах.

10-го. Расцарапал себе лицо и размазывает кровь.

15-го. Отказывается от принятия пищи. Безостановочно производит левой рукой однообразные движения.

16-го. Жалуется на головные боли. Ударял себя кулаком, приговаривая: «Мертвым быть, не жить».

21-го. Разговаривал со старшим служителем. Говорил, что отец его из Кракова, мать — русская, умерла; он сам родом из Баку. Недавно ночью здесь был его отец, обнял его, позвал: «Дмитрий» — и стоял ночью около его постели. У ног кровати стоял казак и бил его нагайкой. Он хотел бы иметь около себя товарища, революционера, социал-демократа, чтобы разговаривать с ним.

23-го. Вырвал себе часть усов, желая послать волосы на память своим товарищам. Ночью держал себя шумно, ходил по палате, разговаривал с самим собой. Жалуется на головные боли.

27-го. Рассказывал вчера служителю, что он приехал в Берлин, чтобы полечить глаз у доктора Гиршфельда. Чемодан с двойным дном — это полицейский вымысел; он вовсе не апархист, а социал-демократ; ему 26 лет.