Камо

Оглашается телеграмма, недвусмысленно напоминающая: «Ваш час пробил, господа». Телеграмма из Баладжар — ближайшей к Баку железнодорожной станции: «С бронепоезда высадился красный десант».

Связь с Баладжарами первым устанавливает Камо. Помнит Анастас Микоян: «Ночью из Баку мне позвонил Камо и сообщил, что наши товарищи предложили азербайджанскому правительству под угрозой восстания мирно сдать власть коммунистам. Те, видя боевое настроение бакинских рабочих, а также узнав о занятии Баладжар нашим бронепоездом и общем подходе частей Красной Армии, решили выполнить требование. В ночь на 28 апреля они освободили из тюрьмы всех арестованных большевиков и сдали власть. Попросту говоря, мусаватистские министры разбежались…

К шести часам утра 28 апреля наш бронепоезд благополучно прибыл на Бакинский вокзал. Встречал нас Камо. Вместе с ним поехали на автомашине к зданию азербайджанского парламента, где уже несколько часов заседали члены Военно-революционного комитета».

Подоспели и Орджоникидзе с Кировым. Встреча старых друзей не обходится без спора между Камо и Серго. Орджоникидзе просит своего бывшего наставника, того, кто посвящал его в строгие правила конспирации, учил разбрасывать листовки во время спектаклей в тифлисских театрах:

— Пожалуйста, генацвале, сходи побрейся и сразу возвращайся. Выступи перед народом. Тебя уважают.

Камо сердито машет руками.

— Что говоришь? Какой я оратор?!

Исчезает. Не приходит ночевать в квартиру, отведенную ему, Кирову и Серго на втором этаже плоскокрышего дома № 16 по Будаговской улице.

Разыскать Камо удается лишь утром 1 мая на площади Свободы. Кинувшемуся к нему Серго он исчерпывающе объясняет:

— Ва, ты, кацо, никуда не денешься. Сейчас интересно с людьми поговорить. С тобой — потом.

28

Запись Максима Горького об одном своем разговоре с Камо:

«О своем романе он говорил с тем лиризмом страсти, который доступен только здоровым, сильным и целомудренным юношам:

— Она замечательная! Доктор, понимаешь, и все знает, все науки. Она приходит с работы и говорит мне: «Что такое? Не можешь понять? Так это очень просто». И верно! Очень просто! Ах, какой человек!

…Он делал неожиданные паузы, трепал руками густые курчавые волосы на голове и смотрел на меня, молча спрашивая о чем-то.

— Ну, и что же? — поощрял я его.

— Вот видишь, как… — неопределенно сказал он, и нужно было долго допрашивать его, чтоб услышать наивнейший вопрос:

— А может быть, не надо жениться?

— Почему?

— Знаешь — революция, учиться надо, работать надо, враги кругом, — драться надо!

И по нахмуренным бровям, по суровому блеску глаз ясно было, что его очень сильно мучает вопрос: а не будет ли женитьба изменой делу революции?»

О том же — избранница Камо Софья Васильевна Медведева в набросках воспоминаний, пока не увидевших света:

«Когда мы с Камо решили оформить наши отношения, он предупредил меня, что регистрируется со мной как советский гражданин. Как член партии он жениться не может, потому что он вечный жених революции и никаких других обязательств брать на себя не может.

Такое отношение к браку со стороны всякого другого показалось бы странным. Но для Камо, этого чрезвычайно своеобразного человека, который уже однажды в расцвете своих двадцати девяти лет отказался от счастья семейной жизни со страстно любимой им девушкой-гречанкой и разлуку с которой горько оплакивал; такое отношение, говорю я, к личной жизни было для него вполне последовательным.

Это была цельная натура. Все, что было лучшего в нем, он безраздельно и навсегда отдал партии.

Зарегистрировались мы с ним 13 ноября 1920 года. Свидетелями нашими были приглашенные Камо Алексей Максимович Горький и Александр Михайлович Игнатьев, член Петербургской боевой организации большевиков в 1904–1906 годах; с моей стороны была моя коллега — доктор Маневич.

Жили мы с Камо в той самой комнате, которую он описал в одном из своих сочинений, заключенных в зеленой тетради. Эту комнату украшал большой портрет литератора-демократа Владимира Васильевича Стасова — отца моей матери, и портрет тетки ее — Надежды Васильевны Стасовой, известной своей упорной и длительной борьбой за введение в царской России высшего женского образования. Серебряная чернильница, которой пользовался Камо, была подарком знаменитого художника И. Е. Репина моему деду.

Первую половину дня Камо занимался с преподавателями, потом работал сам. По совету Владимира Ильича Ленина он готовился к поступлению в военную академию. В свободное время мы с ним читали произведения русских и иностранных классиков. Однажды на вопрос одного товарища, как могли сойтись такие разные люди, как он и я, Камо ответил словами шекспировского Отелло: «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним».