Канада

Я знал, что Чарли Квотерс увез американцев в «Оверфлоу-Хаус», — когда я спустился в вестибюль, чемоданов их там не было, как и машины на парковке. Я думал, Чарли отпустит какое-то замечание в том духе, что он-де был прав во всех его недавних рассказах. Однако он был неразговорчив, раздражителен и даже воздержался от уничижительных фразочек, какими привычно пробавлялся на мой счет, — что я ничего не понимаю; что я чересчур тщедушен; что жизнь здесь слишком трудна для меня; что не видать мне больше школы как своих ушей. То немногое, что я услышал от него в тот вечер, пока мы искали гусей, только к ним да к охоте и относилось, и все это он мне уже говорил: что гуси летят высоко, там, где им помогает ветер, но могут лететь и под ним; что они умнее уток, хотя правильнее говорить не об уме, а о хорошо развитых инстинктах; что белолобые гуси любят пшеницу, а белые не любят; что гусь может пролететь за ночь сотню миль и что на самом деле приманки не нужны — сошла бы и «толстая деревенская девка в черном платье», сверху она выглядит точь-в-точь так же. Мне показалось, что повторение этих премудростей никакого отношения ко мне не имело, что Чарли просто-напросто пытался изгнать таким образом из головы мысли, которые ему не нравились. И я подумал, что мысли эти относятся к двум американцам.

Я, по обыкновению, поужинал на кухне, а в семь часов вошел в бар, чтобы потолкаться, как того требовал Чарли, среди охотников, послушать музыку, поговорить с барменом, с Бетти Аркено — о Калифорнии, где теперь жила Бернер, — и послушать ее рассказы о дружке, который, по словам Бетти, обращался с ней по-скотски. Охотники выпивали, балагурили, рассказывали байки, курили — кто сигары, кто сигареты. Две их компании составляли люди, приехавшие из Торонто, еще одну — американцы из Джорджии. У этих выговор был совсем как у моего отца, когда он переходил на «южное наречье». Детройтская парочка тоже была здесь, сидела за столиком у стены, под большой, написанной маслом картиной, которая изображала двух подравшихся лосей: рога их сцепились так, что расцепиться уже ни за что не смогли бы. «Смертельная схватка», так она называлась. Над картиной висел черно-белый плакат со словами «БОЖЕ ХРАНИ КОРОЛЕВУ», густо исписанный непристойностями. Мне эта картина нравилась — больше, чем та, в столовой, с танцующим медведем. Многие годы спустя я увидел ее — или точно такую же — в Эдмонтоне, Альберта, на стене отеля «Макдоналд», и просидел несколько часов, любуясь этой загадкой.

Среди заполнивших бар охотников, железнодорожников и коммивояжеров двое американцев прямо-таки бросались в глаза. Каждый взял по бутылке пива, за которым они и просидели все время, какое здесь провели. Каждый был в чистой рубашке, хорошего качества брюках и шнурованных ботинках из грубой кожи, между тем как все охотники были одеты так, точно собирались отправиться из бара прямиком по окопчикам. И обоим было явно не по себе, похоже, нервозность Кросли заразила и его спутника. Разговаривали они только друг с другом и часто оглядывали бар — его жестяный потолок, ведущую в вестибюль дверь, вход на кухню, закрытую дверь игорного зала. Артур Ремлингер, вот кого они ждали. Они же попросили передать ему, чтобы он подошел к ним, поговорил насчет охоты. А он все не появлялся, и это свидетельствовало о чем-то важном: может быть, Ремлингер не пожелал, чтобы его разглядывали, и сбежал — и, значит, он тот, кого они искали.

Я стоял у музыкального автомата, наблюдая за ними, ожидая, когда Ремлингер войдет в бар и начнет, как обычно, кружить по нему, отпуская шуточки, угощая кого-нибудь выпивкой, обещая всем хорошую охоту, — мне такое его поведение всегда казалось ненатуральным. Машина Флоренс на парковке отсутствовала. Я полагал, что и самой ее нет в отеле, — она либо сидит с больной матерью, либо занята в своем магазинчике. Оно и понятно: Артуру было ни к чему, чтобы она столкнулась с американцами.

Разумеется, я не знал, что задумано у американцев на случай, если они, присмотревшись к Ремлингеру, придут к тому или иному выводу. Возможно, едва увидев его, они — мне хотелось верить в это — поймут, что он не тот человек, который мог взорвать бомбу и убить кого-то. И поедут себе домой, довольные, и думать об Артуре забудут. Но вот если они решат, что он-то и есть убийца, что припасено у них для такого случая? Очень я волновался, стоя у стены шумного бара, наблюдая за натужно шевелившими мозгами американцами и зная, кто они, между тем как им и в голову не приходило, что они известны мне либо кому-то еще, — то есть я обладал преимуществом перед ними. Однако происходившее должно было чем-то разрешиться. Чарли об этом не говорил, но ведь ясно же было, что он именно так и думает и что результат теперешних событий может оказаться очень дурным.