Капитализму в России не бывать!

Но вот наступает какой-то таинственный момент — звучит труба, государственный зов

, мобилизующий нацию на борьбу и подвиг. И чудо — аморфные частицы начинают вроде сами по себе выстраиваться… среда нагревается… пробегает искра — и вместо невзрачной кучки «сажи» взору открывается сверкающий гранями «алмаз»! Но когда встаёт такая государственная задача, тогда, действительно, возникает «общее дело» и, как говорил Гоголь, «вся Россия — один человек!» Тут уже возникают и коллективизм, и общинность, даже больше того — братство.

Это государственническое мироощущение, на которое первыми обратили внимание теоретики евразийства, отличает русских от других славян. Русские, оставаясь славянами по языку и земледельцами по основному занятию, стали нацией первопроходцев, которые в кратчайший исторический срок прошли от Великого Устюга до берегов Тихого океана, как бы «духовными кочевниками» («народом-всадником», как писал евразиец П.Н.Савицкий). Поэтому создатели русской государственности — московские цари — были преемниками не великих князей киевских (Киевская Русь была типичным европейским феодальным государством), а золотоордынских ханов.

Однако то, что русским присущ государственнический инстинкт, не означает их полного слияния с государством. Напротив, как отмечает К. Касьянова, автор книги «О русском национальном характере» (М., 1994), «государство изначально противостоит русскому человеку как нечто враждебное, и на него, как на врага, не распространяются моральные запреты: его можно обманывать, у него можно красть (Помните? «Тащи с завода каждый гвоздь — ты здесь хозяин, а не гость». — М.А.

); обещания, данные государству, можно не выполнять», тем более, что всё время правления Романовых государство у нас было устроено по западноевропейскому образцу, и в нынешней постсоветской России установилось такое же. И евразийцы считали, что сфера государства — это сфера силы и принуждения, где менее всего уместно сентиментальное прекраснодушие, способное лишь породить анархию. Поэтому выдвинутый из недр народа правящий слой русских при выполнении властных функций неизбежно должен противопоставить себя народным массам, которые склонны к стихийным и разрушительным действиям. Русский человек не может продуктивно работать в условиях европейской демократии, ему необходима известная суровость общественной атмосферы. «Строг, но справедлив» — вот характеристика идеального правителя на Руси.

Критики Сталина видят жестокость установленной им системы в суровости законов, по которым людей сажали в тюрьму «за колоски», за опоздания на работу, военнопленных объявляли предателями, а сотрудничавших с врагом вешали. Но если государство — сакральное понятие, то государственная (общенародная) собственность — тоже святыня. Винить власть нужно не за то, что она строго карала людей за расхищение государственной собственности, а за то, что не обеспечивала им достаточный жизненный уровень, чтобы они не срывали колоски с ржаного поля. И если Великая Отечественная война — священная война, то суровое наказание воину, не исполнившему свой священный долг, справедливо (другое дело, что власть опять-таки не должна была оставлять его в таких условиях, когда исполнение им долга оказывалось невозможным), и публичное повешение пособников врага — закономерный акт.

Русское государство идеократическое, по природе тоталитарное, в котором каждый гражданин чувствует свою причастность к судьбам страны. Такой русский и есть «соборная личность». И как всякому человеку с имперским сознанием, русскому присуще мессианское понимание своего предназначения. Но русское мессианство в корне отлично от европейского. Если европеец воспринимает как норму только своё миропонимание и всякое иное считает признаком дикости, подлежащей перевоспитанию или истреблению, то русские очень терпимы к своеобразию разных национальных культур. Зато русская непримиримость в идейных вопросах вызывает неприятие у европейцев, считающих «искусство компромисса» главным искусством жизни (отсюда и их помешательство на «правах человека» и правах меньшинств, в особенности сексуальных, которые там могут вскоре стать большинством).

Все попытки «оживить» русскую жизнь без её «огосударствления», как показала история, тщетны, и индивидуализм у нас не привьётся. Развивать же в русских коллективизм тоже не имеет смысла — повторяю, даже на субботник в своем дворе жильцов приходится чуть ли не выгонять. И только если начать срочное восстановление всеобъемлющей государственной машины, можно вытащить наше общество на высокий энергетический уровень, возродить его «пассионарность». Не вертикаль власти, замыкающаяся в чиновничьем кругу, а государственная машина, опирающаяся на народ, нужна сегодня России.