Капитан гренадерской роты

Она взглянула на Гурку, и Гурко показался ей далеко не таким противным, как прежде. Сознательно или бессознательно, но лучшего он и не мог придумать, как сказать ей, что она не хуже Гальшки.

— Зачем ты так зло смеешься надо мною? — проговорила Зося, надувая губки и грациозно притворяясь обиженной. — Только в насмешку и можно сравнить меня с такой красавицей. По всей Литве и Польше говорят, и говорят справедливо, что никогда не родилась еще такая красота на свет божий… Я ничего тебе не сделала дурного, граф, я за тебя же хлопотала изо всех сил моих… Но после обиды и насмешки не взыщи — я для тебя ничего не стану делать…

Она даже приподнялась с дивана и сделала вид, что хочет уходить…

Гурко удержал ее и схватился за ее платье.

— Что ты, что ты, Господь с тобою! Я над тобою насмехаюсь?! Видно, мало ты глядишься в зеркало, что такого плохого о себе мнения… Да, княгиня Острожская, или, как ты ее называешь, княгиня Сангушко — для меня это все одно — хороша; но, право, о ней гораздо больше кричат, чем есть на самом деле. К тому же у всякого свои глаза и свой вкус — я, признаюсь, не очень люблю таких бледных святых лиц, как у Мадонны… Я не молиться хочу на женщину — я живой человек и жизнь люблю. По мне, то ли дело эти черные хитрые глазки, эти розовые щечки и веселые на них ямки…

Гурко окончательно забылся. Иногда он делался нахально, откровенно циничен, и теперь на него нашла именно такая минута.

Зося далеко не прочь была выслушать такие комплименты. Он говорил так убедительно и красноречиво. Ей самой уж начинало казаться, что, пожалуй, он и прав. Точно, Гальшка слишком похожа на святую, в ней мало жизни… и теперь она так бледна и худа! Высокое мнение о своей красоте с необычайной быстротою разрасталось в Зосе. Она так хороша, она лучше знаменитой, всеми прославляемой красавицы! У нее голова закружилась от гордости и счастья…

Но все же она остановила Гурку.

— Если б даже это и была правда, что ты говоришь, — а это неправда — то все же, разве ты смеешь, граф, говорить мне это?! Ты собираешься жениться на княгине Гальшке, я хлопочу для того, чтоб устроить тебе это дело, а ты вдруг такой вздор болтаешь… Я думала, ты влюблен в Гальшку — иначе не стала бы помогать тебе…

— Послушай, коханая Зося, — ответил Гурко. — Ты девушка умная — разбери же хорошенько: разве я должен непременно быть влюбленным, чтоб хотеть жениться? Посмотри на всех магнатов наших, разве они по любви женятся? Женитьба должна приносить богатство, упрочивать связи. Что же бы сталось со всеми нашими старыми родами, если б мы женились без всякого расчета? В каких-нибудь сто лет ничего не осталось бы от родовых богатств, и все мы превратились бы в нищих. Нет, нам брак не любовь сулит, да иначе и быть не может, пока мы будем заботиться о себе и о детях наших, пока не захотим холопского царства… Так не смотри же так сурово, моя ласточка, сердце не камень, а от твоих глазок и камень теплее станет.

Хорошо и разумно говорил «пан грабя». Если б он был покрасивее да помоложе, да если бы сердце Зоси не устало теперь от всех своих волнений, не наполнено было жгучей, страстной ненавистью к Антонио, он, пожалуй, победил бы ее, сумел бы внушить ей свои мысли и чувства… Но в настоящую минуту Зося могла плениться только одним — могуществом красоты своей, сам же «пан грабя» и не существовал для нее.

Она вспомнила, что слишком засиделась, что ей пора домой, к Гальшке.

Она решительно поднялась с дивана, оставляя Гурку на почтительном от себя расстоянии.

— Может быть, ты и прав, только бросим все это, — серьезно сказала она. — Вот ты, кажется, совсем забыл, что сам же торопил меня говорить скорее мою новость. Мне уж и домой пора, а я еще не сказала ни слова…

На Гурку подействовала ее серьезность. Он сообразил, что она права. Дело, дело, прежде всего дело. Перед ним соблазнительно мелькнула цифра огромных доходов Гальшки и возбудила всю природную его алчность, при которой немедленно замолкали остальные чувства… Ведь Зося не уйдет от него, будет еще время — она такая рассудительная, сговорчивая девочка…

— Ну, хорошо, хорошо! — сказал он, откидываясь на подушку. — В чем же дело…

— Княгиня Беата уехала недели на полторы в Вилькомир, на богомолье…

— А Гальшка?

— Гальшка осталась дома, и я с нею.

— А отец Антонио?

— Разумеется, с княгиней, и на этот раз их сопровождает весь наш отряд, да штук семь рыдванов, человек по шести в каждом.

— Вот это хорошо, вот это хорошо! — даже вскочил и заволновался Гурко. — Так, значит, украсть можно невесту? Да? Ты мне в этом поможешь, Зося?

— Не больно торопись, «пан грабя»! Все же мы в Вильне, а в доме остались люди. Тихо, без шуму и драки можно украсть невесту только тогда, когда она сама согласна, чтоб ее украли. А разве ты сговорился с княгиней Гальшкой, разве она потерпит новый срам и убежит с тобою?.. Плохо, видно, ты ее знаешь!

— Ну так как же? Я и ума не приложу…

— А вот как: при тебе она сказала, что выйдет за того, за кого прикажет княгиня?

— Да.