Капитан гренадерской роты

— Она от слов своих не отопрется. Уж больно измучила ее матушка родная, да и тоска-кручина. Не раз она мне говорила: «Прикажет матушка — за кого хочет, за того и пойду, мне все равно, хуже не будет!» Ну уж, граф, отказалась бы я от такой невесты! — невольно докончила Зося.

— А я не откажусь, — резко заметил Гурко.

— Твое дело… Так вот что: значит, ее надо уверить, благо уехала княгиня, что та поладила с тобою и тебя выбрала в мужья ей.

— А если она не поверит? Нет, это что-то неладно, Зося!

— Я и сама думала, голову ломала, как бы такое выдумать, чтоб она не сомневалась. Положим, она не то, что другие… Бог ее ведает, где иной раз ее мысли: ясное, как день белый, дело, всем видно, а ей и невдомек, она и не замечает… Уверить да обойти ее нетрудно, а все же в таком случае и с ней нужно ловко придумать…

— Вот то-то и есть! — задумался Гурко. — Разве сказать ей…

— Ничего не сказать! Лучше и не придумывай — все равно пустое скажешь. Все уж без тебя придумано, да так придумано, что лучше и быть не может… Недаром я бежала к тебе, ног под собой не слышала…

И Зося опять стала кокетничать, дразнить Гурку.

Он бросился к ней, силою ее обнял и, прежде чем она успела опомниться, звонко поцеловал ее в губы.

— Говори, говори, не томи — не то я тебя насмерть зацелую, дьяволенок ты этакий!

— Что же это в самом деле! — возмутилась и даже отплюнулась Зося. — Если ты еще хоть пальцем меня тронешь, то — вот клянусь тебе Иисусом и Девой Марией — замолчу я, и не услышишь ты от меня ни одного слова…

— Ну прости, не буду! И ведь сама же ты виновата — зачем меня мучишь…

— Так-то! Садись-ка, «пан грабя», смирно и слушай. Только вот что, наперед уговор: делать все так, как я знаю, и мне ни в чем не перечить. Послушаешь меня, не станешь торопиться, так ровно через полторы недели, слышишь, через полторы недели, не раньше, не позже, княгиня Гальшка будет твоею женою.

Она стала передавать ему свой план. Он слушал молча, и удивлялся ее хитрости, и любовался ею. «Вот так бесенок! — думал он. — Ну нет, такую Зосю и с миллионами взять за себя страшно. С нею всякий день опасаться нужно… И обманет, и проведет, и отравит, чего доброго, если захочет… а сама и бровью не поведет! Бесенок!..»

VIII

Тихо стало в доме княгини Беаты — никто не решался посещать Гальшку в отсутствие матери, да и трудно было предположить, что она кого-нибудь примет. Среди женщин у нее не было друзей, она ни с кем не сближалась. Ее тоскливый, сосредоточенный вид, полная апатия ко всему окружавшему избавляли ее от женской навязчивости. Об ней было много толков, и под конец все решили, что если так будет продолжаться, если что-нибудь не оживит ее, то вряд ли она долго проживет на свете. Она слишком тоскует, она чахнет, бедняжка! Почти всем, конечно, была подробно известна ее история. Многие обвиняли Беату. Передавались даже россказни и слухи, что и теперь она всячески мучает дочь, бьет и запирает. Вообще княгиня не пользовалась почти ничьим расположением, да она, по правде, и не заботилась об этом. Если она поддерживала знакомства, то только по необходимости и иногда слишком явно показывала, что тяготится гостем.

Как бы то ни было, все жалели Гальшку и считали ее жертвой. Но никому в голову не приходило серьезно вознегодовать на Беату и открыто выразить презрение, которого заслуживали ее поступки. Княгиня была слишком знатна и богата, и раздражать ее не приходилось. Почти каждый мог ожидать от нее себе выгод и должен был бояться зла, на которое она была способна, по общему мнению. И все как-то осторожно сторонились Гальшки, за исключением холостых магнатов, видевших в ней необыкновенно богатую невесту…