Капитан Виноградов

Виноградов не первый уже раз подивился исключительной способности русского языка передать всю безграничную гамму чувств и переживаний человека одной-двумя фразами. Каждая реплика диалога, взятая по отдельности, начисто лишена информативности, но комментарии не нужны… Они даже вредны и подчас только искажают смысл.

— Метро-то работает еще?

— Пока — да! Успеем.

— Могли бы в порядке культуры обслуживания по домам развести, как считаешь? Если уж не посадили.

Владимир Александрович пожал плечами — сутки еще не кончились, а он уже опять выходил на свободу из «казенного дома». Еще немного, и это может превратиться в дурную привычку.

— Ты к себе?

— А куда еще? Хватит, погулял! — Чувствовалось, что Борис последние несколько часов неотвратимо трезвел и наливался злобой. — Слышь, Саныч… у тебя деньги есть?

— Немного.

— Одолжи десять тонн? Душа горит!

— Может, не стоит? Завтра опять сюда тащиться…

— Саныч, не жмись! Если я сейчас на грудь не приму — все, пишите письма. Первого же встречного мента урою. Или сожгу, блин, Большой Дом к едрене фене!

Это было серьезно. Виноградов решил пожалеть органы внутренних дел и потянул из кармана бумажник:

— Семь тысяч есть. Хватит? Мне только на дорогу остается.

— Во! То, что надо… Ты же меня знаешь? — Деньги утонули в его боксерской лапище, но Дагутина внезапно осенило:

— Слу-ушай! Давай возьмем водочки, на зуб чего-нибудь — и к тебе. Посидим, переночуем… Поговорить-то все равно надо?

— Надо, конечно, но…

— Да мне что до дому тащиться, что на твою Ржевку! Заодно помоюсь хоть, побреюсь. — Увлеченный невесть откуда возникшей идеей, Борис стал недоступен какой-либо информации извне. Ему и в голову не приходило, что могут у Виноградова быть какие-то свои планы, дела, да и просто желание побыть одному… Владимир Александрович достаточно часто замечал такую сосредоточенность на самих себе у беременных женщин и начинающих алкоголиков. — Пожрать найдем?

— Вряд ли.

— Ах да… Ты же сытый.

Это сказано было таким тоном, что Виноградов застыдился. И беспричинно, вроде бы, и — не совсем!

Тогда действительно сценка получилась идиотская. Совместная трапеза, как и постель, поневоле сближают, поэтому из милицейского буфета Владимир Александрович возвращался если и не под ручку с лейтенантом Родионовым, то уж во всяком случае не под конвоем: договаривая что-то забавное, пустое, они не торопясь миновали лестницу — и лицом к лицу столкнулись с Дагутиным. Бывший полутяжеловес, один из лидеров сыщицкого профсоюза и постоянный партнер Виноградова по преферансу стоял, прикованный наручником к батарее, чуть ли не посреди коридора — в компании хорькообразного мужичка с повадками уркагана и рожей негласного сотрудника милиции. Дагутина, очевидно, выставили из кабинета «проветриться», пока следственно-оперативная группа подготовит следующий тур вальса, — и столько в его глазах было яростного недоумения, что Владимир Александрович почти подавился непрожеванной как назло на ходу пятисотрублевой булочкой с маком.

Видать, наговорил ему начальник уголовного розыска про Виноградова — всякое… Может, даже чего покруче, чем часом раньше самому Виноградову — про Бориса.

— Боря! Это херня все! — Владимир Александрович торопливо, не стесняясь в выражениях, заговорил, почти закричал тогда, выбивая из крашеных стен глухое эхо. — Полный бред какой-то дешевый, я даже не понимаю…

— Молчать! Молчать, Виноградов! — Лейтенант был, конечно, неплохой парень, но службу свою знал и так приложил подопечного к косяку, что у Владимира Александровича перехватило дыхание. — Быстро сюда!

Прежде чем влететь в кабинет Квазимодыча, Виноградов успел разглядеть шевельнувшуюся макушку Бориса — то ли медленный, осторожный кивок, то ли просто устала шея…

— Ты же сытый…

— Еще раз объяснить?

— Да нет, что ты! Все понятно…

— Ладно. Поехали! Только учти — макароны там где-то есть, хлеба купим. Ты совсем пустой? А то взяли бы тушенки, что ли, банку — чтоб потом рукавом не занюхивать…

Трамвай стонал, скрипел, но в пространстве перемещался довольно быстро: по причине позднего времени светофоры работали в режиме желтого мигания, создавая приоритет перед редким транспортом. По той же причине никто не мешал разговору — случайные пассажиры, поднявшись в салон, торопились переместиться вперед, подальше от сомнительной виноградовской физиономии и ритмичного мата Дагутина.

— Так, а что у них было-то против нас?

— Да ничего!

— Надо же… Сволочи, ангидрить твою в хибины!

— Когда начали заяву крутить, менты сразу же к Лелику домой кинулись — где был, что делал? Сам знаешь, — в таких делах связи отработать — половина раскрытия.

— Это точно, — кивнул тяжеловес, припоминая милицейское прошлое. — Сначала: «ах, он не мог! я его полностью исключаю!». А потом? Или наводку дал, или еще чего похуже… Но Лелик-то ни при чем?

— Ну да, об этом мы с тобой знаем. А они?

— Ну!

— Не знаю, что уж им со зла Кристинка наплела, но мамашу Лехину тряхнули капитально. Я протокол читал.

— И про что там?