Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

– Не останавливайся ты у твоего сумасшедшего Нащокина, – говорила Наталья Ивановна на прощанье. – Ты уж отец семейства… И в гостиницах незачем деньгами сорить. А поезжай прямо в наш никитский дом и устраивайся в антресолях. Там тебе будет покойно и хорошо… И остерегайся, не говори лишнего: что-то тревожно стало в Москве… Дунька, Машка, куды вы корзинки с провизией положили? А, ну ладно… Туте тебе цыплят жареных положили и всего… Закусишь…

Улыбаясь, он со всеми ласково простился – рука Азиньки была холодна как лед – и только было сел в коляску, как от белого, облезлого флигеля отделилась черная, страшная фигура Николая Афанасьевича, который, запахивая халат, неверными шагами направился к коляске. Суеверный Пушкин содрогнулся.

– Пошел! – крикнул он кучеру. – Прощайте… Или лучше: до свидания!

– Счастливого пути! Напиши с дороги непременно…

Сумасшедший посторонился от лошадей и, нескладно махая руками, кричал Пушкину что-то несуразное. Но понять ничего было нельзя: со всех концов двора к экипажу бросились с ожесточенным лаем собаки, и, прыгая вокруг, все старались схватить лошадей за морды…

Перед Москвой Пушкин остановился на несколько часов в Захарово, близкое его сердцу детскими воспоминаниями. Здесь он встретился с дочерью няни, Марьей. Позже она вспоминала:

– Летом… хлеб уже убрали, так это под осень, надо быть, он приезжал-то. Я это сижу, смотрю: тройка! И эдак… а он уже в избу-то ко мне и бежит… Пока он пошел по саду, я ему яишенку-то и сварила: он пришел, покушал… «Все наше решилось, говорит, Марья, поломали, все заросло!.. Прощай, говорит, Марья!»

В полдень 25 августа Пушкин приезжает в Москву и селится в доме Гончаровых на Большой Никитской, и сразу встречается с Нащокиным и Соболевским. Вместе с друзьями он отмечает день рождения Натали. «Вечер у Нащокина, да какой вечер!

– пишет он жене. – Шампанское, лафит, зажжённый пунш с ананасами – и все за твое здоровье, красота моя».

В Москве в самом деле было тревожно. То и дело вспыхивали пожары. Полиция хватала подозрительных лиц, пытала их, высылала в Сибирь, но Москва продолжала гореть каждую ночь. Обыватели на ночь с постелями выбирались на улицы и так спали целыми таборами под открытым небом. Государь император чрезвычайно сердился на бессилие полиции, а москвичи, по обыкновению, на ушко шептали, что она с мошенниками в деле… Наконец, Николай вышел из терпения и повелел в три дня с поджогами кончить. Его знали уже хорошо и потому, схватив снова несколько «поджигателей», заклеймили их каленым железом, сослали в Сибирь и – пожары стали затихать… Но было тревожно все же…

Друзья провожают его 29 августа в Нижний Новгород с шампанским, жженкой и молитвами.

В самом начале сентября Пушкин в Нижнем. Он остановился в номерах купца Деулина, после чего побывал в бане и отдал визит нижегородскому губернатору М. П. Бутурлину, знакомится с городом. Нечаянно наткнулся на старого приятеля своего, Григорова, теперь, как оказалось, богатого нижегородского помещика, приехавшего в Нижний по каким-то делам, о которых он, однако, говорить избегал. Григоров был разодет по самой последней моде, причесан, надушен…

– Александр Сергеевич!.. Дорогой мой… Какое счастье!.. Бутылочку Клико?..

И, как ни сопротивлялся торопившийся Пушкин, – осень с ее ненастьем была на носу – он должен был пировать с ним на ярмарке, в лучшем трактире. Григоров не умолкал.

– Все строюсь, батюшка, Александр Сергеевич, – солидным тоном озабоченного деревенского хозяина говорил он. – Надо устраивать гнездо поудобнее: труд наш становится тяжеленек… Да и семья, может быть… Вы непременно должны заехать к нам.

– Непременно, непременно, – говорил Пушкин. – Но сперва надо кончить дело.

– Прекрасно. Тогда на обратном пути…

На следующий день Пушкин выезжает в Казань.

По пути он слушает рассказы о пугачевщине, записывает их. И скоро встало за Волгой прекрасное, розовое марево из восточной сказки – Казань со своим Кремлем и красивой башней Сумбекки. К вечеру 5 сентября он в Казани.

Не успел он въехать в город – пыльный и вонючий, был он вблизи на марево совсем не похож, – как сразу напоролся на одного своего старого приятеля Дурова, брата той Дуровой, которая, переодевшись мужчиной, дралась с французами. Пушкин встречался с ним на Кавказе, где Дуров был офицером. Теперь он служил городничим в Елабуге.

– Ба!.. Ну что, достали, наконец, ваши сто тысяч? – приветствовал он Пушкина.

У Дурова был пунктик: непременно достать сто тысяч. Ни о чем другом он и думать не мог. На Кавказе он часто будил Пушкина ночью:

– Александр Сергеевич, да неужто же нет никакого способа достать эти деньги?..